"Люди часто не знают, что Пасош, Прыгай киска и Озера — это все Петар Мартич": большое интервью

В январе 2024-го Никулинский районный суд города Москвы посчитал, что за песню, содержащую пропаганду наркотических средств, Петар Мартич должен быть оштрафован на 20 тысяч рублей и выдворен с территории Российской Федерации. Позднее стало известно, что запрет на въезд наложен на 5 лет. Вряд ли вокруг вас было много оптимистов, которые в тот момент говорили, что это можно исправить. Решение суда в текущей обстановке выглядело билетом в один конец.

Петара новость о решении суда застала в Белграде — городе, где он родился. Он оставался оптимистом. Потому что в тот же день написал подписчикам, что с решением суда не согласен, будет его обжаловать. Перемотка на год с небольшим вперед: март 2025-го, Мартич пишет подписчикам, что запрет на въезд снят. Как?!

Ответ звучит прозаично, без драмы: апелляцию рассмотрели и удовлетворили. Имя Мартича стало появляться на афишах то одного, то другого летнего фестиваля. А 14 июня в Москве и 15 июня в Петербурге у него пройдут концерты, на которых он представит программу, составленную из песен его разных сольных проектов.

В интервью с Петаром Мартичем мы поговорили и о судебной борьбе за право вернуться и выступать, и о релизах на сербском, и о концертах в Европе на 100–200 зрителей, и о месте Мартича между мейнстримом и андеграундом. А еще — о том, почему он называет реюнион Пасош — вероятно, самого успешного среди его многочисленных проектов — невозможным.

В этом интервью почти нет обсуждения скандала 2021 года, когда бывшая девушка Мартича Анна Зосимова обвинила его в физическом и эмоциональном насилии. Мы посчитали, что Петар уже достаточно сказал на эту тему в разных интервью несколько лет назад.




— Ты поешь на концертах кавер на Янку Дягилеву, а теперь и выпускаешь его. Как он появился?

— Новая программа, с которой я играю в Европе, очень короткая: состоит из песен на сербском языке и парочки песен на русском. Я подумал: "Сделаю кавер на что-нибудь, что много для меня значит". И мне пришла в голову эта песня, которую я давно заслушивал. Я сделал кавер, он зашел "на ура". Я понял, что хочу выпустить его официально. Нам удалось найти контакты правообладателей, обо всем договориться. Это одна из первых песен на русском языке, которые я выпущу с альбома "Икона".


— В комментариях писали: "О, Петар вспомнил русский язык".

— У меня не было принципиального отказа от того, чтобы петь на русском языке. Год назад я придумал для себя квест: начать писать песни на сербском. Мне сейчас сложно писать на другом языке, но я уверен, что это временно.


— Ты называл "Прыг-скок" среди трех лучших альбомов на русском языке. Тебе в целом нравится сибирский андеграунд?

— "Прыг-скок" Егора и Опизденевших — один из величайших альбомов на русском языке. Так что да, мне все это близко.

Классно отдать дань уважения этим авторам и открыть их молодой публике.


— На Летова кавер сделаешь?

— Каверить Летова — это как каверить группу Кино. Очень избито и пошло.

В мои студенческие годы люди на вписках делились на два типа: те, которые играют на гитаре и поют Кино, и те, кто играет на гитаре и поет Летова. Нам всегда казалось, что те, кто поет Летова, — это наши кореша, а те, кто поет Кино, — немножко в другую сторону.


— Как ты считаешь, хайп вокруг Летова сильно упрощает его фигуру, его музыку?

— Так всегда с личностями, у которых много материала и которые получили широкую известность сильно позже своей смерти. Люди часто берут то, что на поверхности. Но я знаю много людей, которые прямо фанатики: заслушали каждую версию каждой песни, знают все детали биографии. Я нахожусь где-то посередине между позерами и фанатиками.


— Получается, и с тобой нечто похожее происходит? Люди знают тебя в основном по Прыгай киске.

— Я часто был в ситуации, где меня знают только по хитам давних лет. Люди часто не знают, что Пасош, Прыгай киска и Озера — это все Петар Мартич, затем открывают для себя мультивселенную и находятся в замешательстве. Ведь многие из моих проектов появились во времена [когда люди сами загружали музыку во] ВКонтакте, когда не было стримингов: очень много треков вирусились под неправильными названиями или неправильными артистами.

В то же время я сталкиваюсь с людьми, которые шарят в моем творчестве и помнят какие-то вещи лучше, чем я.


— Знают Юрасик сквер?

— Вот я и хотел сказать. [Кто знает] Юрасик сквер — это прямо копатели.

Сейчас я готовлю мерч к большим концертам, и среди кучи прочего я придумал такую тему — диски с микстейпами. Это будет не конкретный альбом конкретного проекта. Это будет сборник из разных песен разных моих проектов.

Последние три дня я составляю треклист — и очень сильно погрузился в свой лор. Довольно странные ощущения: я пытаюсь пропустить через себя свой музон последних 13 лет, чтобы составить интересный нарратив для слушателей. Там есть и Юрасик сквер, и демки, и песни, которые не вышли официально. Это сборная солянка Петара Мартича в лучшем виде.


— По какому принципу ты отбираешь треки для микстейпа?

— Мне хотелось затронуть все, но при этом не по верхам, а [пройтись] по, на мой взгляд, важным песням разных проектов. Там в основном мои любимые песни.

Хиты люди и так знают. Моя цель — дать то, что люди не смогут найти сами.


— Ты любишь Лимонова, не раз его цитировал. Смотрел фильм Серебренникова?

— Я смотрел фильм Серебренникова. К сожалению, не могу сказать, что он мне понравился.

Во-первых, очень странно снимать фильм про Лимонова на английском языке, когда он настолько сильно владеет русским. Великий могучий русский мат — в этом весь Лимонов. Передать суть Лимонова на английском языке — это очень сложная задача. Может быть, даже невозможная. [В фильме] появляется много его стихов. В переводе они не работают так же, как на русском.

Во-вторых, мне показалась сомнительной хронология фильма. Почему-то в фильме нет парижского периода жизни Лимонова, когда он встречался с Наташей Медведевой, когда стал уже успешным писателем и его переводили. Там прыжок с 70-х сразу в 90-е — в его политическую деятельность. Самый интересный период пропущен. Для меня как для интересующегося человека это упущение.

Главный герой — хороший актер, но я не уверен, что он Эдичка.

Я поставил фильму то ли 5, то ли 6 из 10 — и это во многом потому, что я априори заинтересованный зритель, и мне будет интересно все, даже если это снято хуево.


— Когда ты узнал, что на тебя завели дело за пропаганду?

— Это было во время нашего тура с Лаудами в конце 2023 года. На концерт пришли сотрудники и вручили мне письмо о том, что на меня хотят завести административное дело за пропаганду наркотиков в песне "Насекомое".


— А когда узнал о решении суда?

— Суд был буквально через пару недель. Мы ожидали, что суд будет в нашу пользу. Были произведены экспертизы песни, и многие из них подтверждали, что пропаганда не найдена. Мы ожидали, что выиграем дело. А если даже проиграем — что будет штраф, потому что не было оснований для такого наказания. Но из-за того что я иностранный гражданин, получилась супер жесткая мера наказания, которую мы сразу же оспорили.

Мы долго ждали ответа на апелляцию — и только спустя год она была принята. В марте состоялся суд, на котором нам удалось добиться снятия запрета на въезд. Результат огромной работы адвокатов и всей нашей команды — все абсолютно легальным путем со взлетами и падениями. Результат, который для меня был очень неожиданным.


— Получается, вы просто год ждали решения по апелляции?

— Было много мини-процессов, движений вперед и назад. Все время что-то происходило, но только спустя год получилось добиться принятия решения. И, соответственно, этот год я был под запретом въезда.


— Как быстро тебе пришлось зацензурить "Насекомое"?

— Не помню, но быстро.

Я вижу, что многие чистят треки, но делают это скучными способами — блюрят слова. Мы решили иначе: новая версия супер изуродована, ее не нужно было настолько менять. Мне показалось прикольным сделать абсолютно всратую, по-своему прикольную версию песни.

— Ты сначала анонсировал концерты на начало марта, еще до суда, а потом их отменил. Почему ты был уверен, что сможешь приехать в Россию?

— В момент, когда апелляция принимается, все запреты и меры наказания снимаются, потому что будет суд, который должен доказать вину. Соответственно, я собирался приехать на суд и заодно сыграть концерты. Но так получилось, что все эти процессы происходят дольше, чем хотелось бы. Много разных инстанций, у них медленная коммуникация друг с другом. Оказалось, что я все еще не могу въехать. Я пытался дважды, и у меня не получилось.

То есть не то чтобы я легкомысленно анонсировал концерты. Мы были уверены, что все получится.


— Тебя разворачивали на границе?

— Во второй раз, я провел в аэропорту весь день, даже сидел в зоне для нелегалов. Меня сопроводили обратно в самолет под стражей.

Еще одна веселая история в копилку моей насыщенной жизни.


— Меня позабавило, что в сообщениях суда ты назван вокалистом группы Пасош.

— Ты про то, что это не имеет отношения к инциденту?


— Про то, что группы Пасош давно не существует. А ты так назван буквально в заголовке, не по имени.

— С одной стороны, это тоже я…

Я часто фигурировал в статьях, и это не всегда были положительные новости. Очень часто я вижу фактические ошибки в моей биографии — что я уже 30 лет живу в Москве, что я родился там. Мне кажется, это просто халтурная журналистика.

Но больше всего меня всегда смешат фотографии, которые люди выбирают для подачи информации. Недавно было смешно. В день, когда я выиграл суд, я выложил кружочек, где я на заправке такой веселый танцую (я был в тот момент в дороге). Какой-то портал сделал мини-сюжет про эту историю и использовал кружочек из телеграма.

Когда все эти штуки происходят, это забавно, но ты думаешь: "Блин, все, что я пишу в телеграме — даже до таких мелочей, кто-то читает, собирает и использует".


— Как ты принимал факт, что пять лет в Россию не приедешь?

— Мне пришлось смириться с этим фактом.

2023-й был для меня оазисом легкости и удачливости. До этого были сложные годы, и после него — в 2024 году — было не проще. Первую половину года я очень грустил: я не мог давать концерты для своих слушателей, записывать музыку. Следующие полгода пытался перенастроиться и подумать, что делать дальше. Где-то в этом промежутке и начался мой сербский музон. Он появился и вытащил меня: я продолжил искать новые способы самовыражения и новую публику, которая сможет меня услышать.


— Ты делал музыку на сербском в расчете на местную публику? Или это естественно сложилось?

Еще задолго до всего этого я часто задумывался о том, что я серб, который идеально говорит на сербском. Как так, что я за столько лет не написал ни одной песни на нем? Даже стыдно как-то.

Я пробовал, но у меня не получалось: я сталкивался с трудностями, потому что это разные вещи — говорить на языке и уметь орудовать им. А тут меня прорвало. Я написал очень много музыки в марте–мае прошлого года.


— Но концерты в России явно приносят больше, чем в Европе.

— Концерты в Европе в первую очередь приносят мне удовольствие, все остальное — не в первую очередь.

Конечно, когда твой основной вид заработка урезается, это чувствуется.


— Чем выступления в Европе отличаются от выступлений в России?

— Большинство моей публики в России, я этот факт осознаю. В Европе у меня сильно меньше слушателей, но они есть.

Сейчас мы будем играть концерт в Москве в зале на 2500–3000 человек. В Европе я играю в залах на 100–200 человек. Не могу сказать, что одно — хуже, а другое — лучше, это очень разный опыт. Я люблю маленькие концерты, это очень интимная история, где ты близко — и буквально, и в переносном значении — к слушателям, у вас происходит иного рода коннект. Большой зал — это больше про энергетику.

Когда я играю концерты в Европе, моя задача — привлечь новую публику, не русскоговорящую, а местных людей, чтобы развиваться на новом рынке.

На концерте в Париже в большинстве были французы. Никто не имел представления, кто я, откуда и о чем я пою на сербском языке. Но музыка смогла до них достучаться. Это ощущается как очень чистое достижение. Когда ты играешь большой концерт для публики, которая хорошо тебя знает и остается довольна, — это приятно, но проще, чем очаровать того, с кем ты никогда не пересекался.


— А как заставить людей вне России узнавать о тебе?

— Музыка всегда сама за себя лучше всего говорит. Я не верю в тренды. Качественная музыка и искренние концерты — бессмертный тренд. Это то, что всегда будет выигрывать, у чего нет срока годности с точки зрения хайпа. Можно сколько угодно изучать алгоритмы, копировать модные звуки, но ничего никогда не будет более сильно и ценно, чем музон, над которым постарались и который сделали от души.


— В Сербии тебя знают, слушают?

— У меня появилось немало сербских слушателей с момента, как я начал выпускать музыку на сербском. Она сильно отличается от всего, что делают в регионе, и это привлекает продвинутую аудиторию.


— А что делают в регионе?

— Музыкальная сцена в Сербии немножко отстает [от мировой]. Там есть, безусловно, классные артисты и группы, но их не так много.

В Сербии популярен гаражный рок, панк, пост-панк — то, что мы делали десять лет назад, когда создали группу Пасош. Есть ощущение, что в Сербии только недавно открыли трэп и дрилл — это взрывает залы. Все это кажется немножко забавным.


— Насколько в Сербии развита музыкальная индустрия?

— Сильно менее развита, чем хотелось бы музыканту, живущему в Сербии. Есть лейблы, фестивали. Но в Сербии очень сложно быть музыкантом и только. Некоторые вещи все еще должны произойти, чтобы это стало индустрией, а не хобби.

В то же время за счет того, что не все превратилось в бизнес и какой-то цех, остаются аутентичные, душевные моменты, которые, возможно, в каких-то странах уже потерялись.


— Ты рассказывал, что твои друзья и знакомые, которые занимаются музыкой в Сербии, еще и ходят на работу.

— Много этого, да. Ты парт-тайм играешь в группе, и у тебя есть парт-тайм-работа. Ни туда, ни сюда ты не можешь полностью себя посвятить, полностью погрузиться. Если ты хочешь быть музыкантом, это должно заполнить каждый сантиметр, каждую минуту твоей жизни. Чтобы быть хорошим в чем-то, надо быть в этом полностью.

В Сербии есть и артисты, которые только артисты. Но надо понимать, что Сербия — очень небольшая страна. В России ты можешь сыграть тур на 20−30 городов и везде собрать людей. В Сербии такого количества городов нет.


— В мае у тебя вышел второй EP на сербском. Ты говорил, что будет трилогия. Все еще планируется?

— Скорее всего, да. Большинство этого материала было написано в один и тот же период. У меня была мысль создать полноценный альбом, но я решил, что, так как нащупываю этот путь заново, буду выпускать по чуть-чуть, чтобы понять, как лучше действовать. И разбил на ипишки.






— Тексты первого EP опубликовал Genius, их можно легко перевести. А вот второго — не опубликовал. Можешь кратко рассказать, что же там за текст? Я понимаю, что музыка скорее первична, но все же.

— Я бы не сказал, что первична. Все должно работать в симбиозе.

Переводы многое съедают. Почему я так долго не мог написать ничего на сербском — потому что я не мог прочувствовать этот язык. Многие вещи зависят от контекста, много сленговых словечек, игры слов. Это все теряется в переводе.

Когда я начинал заниматься музыкой, родители постоянно просили меня перевести песни на сербский. Это не сработает так же. По той же причине я с довольно раннего возраста перестал смотреть фильмы в озвучке: богатство языка, его уникальную сторону очень редко получается передать в переводе.

Все эти песни — это жанр (хоть в целом жанров не существует в 2025 году), который я для себя придумал. Блок-поп. Это мое видение поп-музыки, зародившейся в белградских блоках — в районе Нового Белграда, который выглядит достаточно сурово — брутализм с точки зрения архитектуры. Эти районы не всегда были благополучными, но у них есть важная для меня повседневная романтика. Я ей питаюсь, когда пишу песни на сербском языке.


— Но это все равно достаточно сложная — в широком смысле — поп-музыка. В ней слышны балканские влияния, но как будто ими все не ограничивается.

— Сербия вдохновляет меня с точки зрения места происшествия. Это место действия всех песен.

Звук, естественно, гораздо шире. Я потребляю очень много музыки, в какие-то моменты даже слишком много. Каждый день я пытаюсь слушать новые для себя альбомы, открывать новых артистов. У меня круглосуточно что-то играет.

Где-то год назад я открыл для себя винил и начал много дигать. Во всех странах, в которых я путешествую, первым делом иду в виниловые магазины и пытаюсь что-нибудь раскопать. Для этого материала на сербском наибольшим источником вдохновения была андеграундная UK-сцена. В то же время я вдохновлялся лайбрари джазом 70-х, музыкой из кино. У меня много пластинок с саундтреками разных европейских фильмов 60-х, 70-х. По-прежнему один из моих главных музыкальных героев — это Серж Гинзбур, как в сольном творчестве, так и в саундтрековом. Всякая альтернативная музыка из девяностых — Артур Расселл, Эллиот Смит.

В последнее время я вообще слушаю краут-рок, психоделику, даб. Думаю, это тоже окажет влияние на будущие релизы.


— Ты рассказывал, что записывал первую версию EP "Blok Pop" в Лондоне, в окружении крутых продюсеров и артистов, и вообще должен был выпуститься на британском лейбле. Не жалеешь в итоге, что этого не случилось?

— Была забавная история. Мне очень близко творчество Дина Бланта — возможно, это тоже слышно в материале. Я искал продюсера, с которым он делал свои знаковые альбомы.


— Kwake Bass?

— Да, британский продюсер, креативный продюсер Sampha, Tirzah, делал альбомы Дина Бланта. Мы списались, нашли коннект, я поехал к нему работать. Мы все записали. Он даже поучаствовал в каких-то песнях — он абсолютно великий барабанщик.

Я понял, как на самом деле легко погрузиться в индустрию, если ты находишься в правильных кругах. Буквально за четыре-пять дней нахождения на студии я познакомился с чуваками из классной британской группы Squid, главой радио NTS, чуваком с [лейбла] Ninja Tune. Большие имена для британской индустрии. И все на супер простых щах, нет снобизма.

Но потом я приехал в Белград, немножко пересмотрел этот материал и решил сделать все заново сам. Мой самый дорогой материал — это ипишка на 10 минут, и она даже не вышла в том формате. Это очень характерный для меня ход — ссать против ветра. Это антипонт, а мог бы быть суперпонт.

Не жалею, [что EP не вышел в первом варианте], потому что в конечном итоге материал стал звучать лучше. Важно всегда думать о том, что лучше для песни. Если песня лучше звучит сольно, то можно убрать с нее гостевой куплет очень хайпового исполнителя, хоть с маркетинговой точки зрения это может быть неправильно. Если песня звучит вайбовее и живее в домашнем лоуфай-продакшене, то можно отказаться от именитого продюсера или лейбла.


— Ты потом связывался с Kwake Bass?

— Да, мы не оборвали связи. Думаю, мы еще пересечемся. Я планирую развивать европейскую деятельность. Лондон — это, конечно же, мировая столица музыки.


— Если выходить на европейский рынок, то с какой музыкой? Музыкой на сербском? Или нужно на английском запеть?

— У меня какой-то блок на музыку на английском. Хотя я жил в Англии и учился там в университете, я очень хорошо говорю на английском. Иногда мне даже проще сформулировать какие-то вещи на английском. Но именно с точки зрения творчества я не чувствую, что мне это сейчас нужно.

Но я играл в Париже, Берлине буквально недавно и пел песни на сербском и на русском, играл инструментальные треки. Я считаю, что музыка — универсальный язык, который всегда найдет своего слушателя, если она сделана хорошо. Не вижу необходимости пытаться как-то подстроиться подо что-то.


— Что найдет слушателя — да, но насколько большого — это вопрос.

— Это правда. Но в целом в мире есть тренд на маленькую музыку из небольших стран, интерес к неочевидным концепциям. Поэтому все не так плохо.


— Есть артисты из Сербии, которым удавалось выходить на более крупный рынок?

— Есть группы, которые турят по Европе, но это все очень андеграундные истории. Самая большая амбиция в Сербии — регион: Хорватия, Словения, Босния. Это уже сильно больше с точки зрения потенциала и аудитории.

Но у меня в целом другая история, потому что я много впитал из разных стран, культур, языков, у меня есть бэкграунд, мне есть, чем поделиться. Мне кажется, есть люди, которым будет интересно это увидеть и услышать.


— Ты говорил, что рос на югославской музыке. Можешь привести примеры?

— Я рос на югославской новой волне 70-х, 80-х годов. Она была сильно богаче, чем все югославские сцены сейчас вместе взятые. Так получилось, что мы не смогли удержать эту планку. Были абсолютно великолепные группы. В детстве я много слушал группу Azra, группу Idoli. Есть такой классный диско-певец Оливер Мандич. Это большое богатое наследие, начиная от панк-рока и и заканчивая синти-попом, диско и фанком. Советская новая волна тоже была очень сильная — со всеми авангардистами, но югославская была более жесткой, если не брать [для сравнения] сибирский панк, который сырой максимально.


— Эту музыку тебе родители показывали или ты сам ее находил?

— Что-то — родители. Часто у детей и подростков, когда родители пытаются им прививать музыку своей молодости, происходит естественный бунт: это плохо, а все другое — хорошо. У меня такого не было. Мы сразу с родителями в этом плане завайбились, мы и сейчас обмениваемся находками. У меня родители — архитекторы, их компания всегда была средой креативных людей. Родители ходят на мои концерты, диджей-сеты, поддерживают с самого начала. Мне в этом плане повезло.


— На каком языке вы говорите в семье?

— Мы говорим на сербском — благодаря этому сохранился язык. Но родители знают русский.


— Белград стал одним из центров русской эмиграции. Как это изменило город?

— Белград сильно изменился. Открылось много заведений, стали проводиться концерты русскоговорящих артистов, переехало множество фирм. Это чувствуется в городе повседневно. Некоторые вещи [пошли] на пользу городу. Приехало много толковых людей, которые умеют вести дела, у которых много опыта.

В то же время лично для меня Белград всегда был местом, куда я уезжал, чтобы абстрагироваться. Я там никого не знал, меня никто не знал, я там жил супер простую жизнь.

Когда все переехали, мои слушатели приходили ко мне на блок, фоткались, тегали меня. Для них это была какая-то Мекка: это район, о котором я много пою. Я постоянно кого-то встречаю. Это не то чтобы плохо — просто по-другому. Мне понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к тому, что Белград теперь такой.


— Потерялась ли его аутентичность?

— В чем-то 100% да, но всегда можно говорить, что раньше было лучше. Все всегда меняется, это необходимо, иначе наступит стагнация. Всегда нужно двигаться.






— Ты написал в ответ на видео Коли Редькина про 2017 год очень эмоциональный ностальгический пост про то время. Ты там несколько раз пишешь о тех артистах, что тебя что-то тронуло, что ты что-то почувствовал. Какая музыка в последний раз заставила тебя так сильно что-то почувствовать?

— Период, который я описываю в своем посте, — это события, в которых я участвовал. Это вещи, которые мы делали с группой Пасош, с коллегами. Мы были ведущей силой всего этого, и оно трогает на абсолютно другом уровне. Плюс мне тогда было лет 20 с копейками, это был очень восприимчивый возраст: очень легко было вдохновиться или расстроиться из-за чего-то. Поэтому ничто никогда, наверное, так не тронет, как это.

Но я по-прежнему стараюсь постоянно искать новые вдохновения. Мне всегда было непонятно, как люди топчутся на месте, особенно артисты. Почему они не ищут новые способы себя удивить? Я постоянно прослушиваю новую музыку, хожу на концерты, езжу на фестивали в попытках оставлять руку на пульсе и пытаться чем-то проникнуться.

Буквально неделю назад я был на фестивале Botanique в Брюсселе. Там играли куча прикольных небольших артистов — как правило, из Англии. Мы с кем-то даже законнектились. Возможно, как-то посотрудничаем в будущем — это тоже вдохновляет. Там были выступления, которые меня заворожили. Была певица Nina, вокалистка хайповой в Европе группы Bar Italia.

Еще я был на концерте Мулату Астатке в Париже в прошлом году. Мулату Астатке — один из моих вечных источников вдохновения: может быть, в записи это не так слышно, как живьем. Это отец эфиопского джаза, старый дед, который выступал [в Париже] в каком-то театре, играл с большой группой. Я смотрел этот концерт от начала и до конца.


— Ты пишешь в телеграм-канале посты об альбомах, которые слушаешь — про что-то новое и интересное, не мейнстримное. Как ты их находишь?

— Три вещи: винил, рекомендации от стриминговых сервисов, которые периодически очень четко попадают, и рекомендации друзей. А еще фестивали: ты идешь на фестиваль, где знаешь 20% групп, а остальные 80% слушаешь за день до фестиваля, и то, что понравилось, идешь слушать живьем.

К сожалению, я реже пишу о новых группах в своем телеграм-канале. Во-первых, потому что банально нет времени. А во-вторых, потому, что их настолько много, что я не успеваю все это обработать. Захотел написать про какую-то группу — собрался, сел, написал, а у меня уже три новых появились.


— Год назад ты проводил опрос в телеграм-канале: "Как думаете, что более лютый кринж?" Варианты ответа звучали так. Первый: "Слушать говнарскую мазафаку (Порнофильмы, Анакондас, Noize MC)". Второй: "Топить за Канье на серьезных щах в 24 году (Йизи, черные псы, Бьянка стрит стайл, Волчерс)". Почему Порнофильмы, Anacondaz и Noize MC — это говнарская мазафака?

— (смеется). Мне просто не отзывается. Есть музыка, в которой много стиля. Даже если это не близкая тебе музыка, ты видишь, что она очень стильно сделана. А есть музыка, в которой этого нет.

Личной неприязни [к перечисленным артистам] у меня нет. Я вырос на Noize MC. В школе я слушал альбом с треками “Песня для эфира”, “За закрытой дверью” [речь об альбоме "The Greatest Hits Vol. 1" — прим. The Flow]. Мне все это нравилось, просто в какой-то момент перестало отзываться.


— Может быть, потому что это более текстоцентричная музыка?

— Я не считаю, что текстоцентричность — это плохо. Есть много текстоцентричной музыки, которая мне нравится. Есть много инструментальной музыки, которая мне нравится. Есть варианты посередине.

Музыка делится на два типа — на ту, которая тебе нравится, и ту, которая тебе не нравится.


— Это даже не разделение на хорошую и плохую?

— А что такое хорошая, что такое плохая? Для кого-то Порнофильмы — это хорошая музыка. А я даже не считаю, что это плохо, просто not my cup of tea.

Когда мы делали вторую ипишку, я работал с Леней Lipelis, именитым в России диджеем и музыкантом. Он один из моих самых близких друзей сейчас. Он помогал с релизом, играл на барабанах. Это человек, у которого дом забит аналоговыми синтами. Я помню, когда мы доделывали какой-то трек, я говорю про базовый лоджиковский бесплатный компьютерный синт: "Надо его перезаписать на что-нибудь аналоговое, чтобы звучал получше". Он говорит: "А зачем? Тебе нравится, как звучит?" Я говорю: "В целом мне нравится". Он говорит: "Мне тоже нравится. Зачем тратить время, пытаться что-то сделать лучше, если и так хорошо?"

Или я записывал голос на профессиональной студии для песен с последнего альбома. На хорошем микрофоне, со звукорежиссерами. Качество хорошее, я попадаю [в ноты] лучше и чище. Но сравниваешь это с вокалом, записанным на диктофон в 5 утра в ужасном настроении по пьяни, и понимаешь, что в этом больше вайба.

Неважно, как музыка сделана. Она либо кликает, либо не кликает. Если музон не нравится, абсолютно неважно, из чего он сделан: он все равно не понравится, если ты скажешь: "В смысле плохая песня, она же записана вот на этот синт, он есть только у меня и у Дэвида Боуи!"


— Но у тебя в тех же постах в телеграм-канале проглядывает музыкальный снобизм. Вот это — "залупа", а это — "не залупа".

— Я шучу часто, говорю какие-то вещи не настолько серьезно, насколько может показаться.

Музыкальный снобизм необходим в небольшом количестве. В целом большинство музыки имеет место. Но это же не значит, что она должна мне нравиться или что я должен ее хвалить, что я не могу ее критиковать. Нужны фильтры, особенно во время, когда столько всего вокруг происходит и все внезапно стали легендами и иконами.

Периодически я смотрю на анонсы концертов, на рецензии на артистов и думаю: "Когда планка стала настолько низкой?" Люди штампуют музон. Или пробуют что-то впервые делать, но надо пройти какой-то маршрут, чтобы начать делать хорошо. Как будто бы все пытаются сильно сократить дистанцию. Никто не хочет заморочиться, никто не хочет научиться что-то делать.


— Сократить дистанцию между чем?

— Между началом и успехом. Между началом и точкой, когда у тебя получилось.

Чтобы что-то получилось, надо пропустить это через себя. Люди увидели, как кто-то сделал трендовый саунд, и попытались сделать то же самое. А почему отзывы не такие же? А есть еще более плохой случай, когда повторил за кем-то, сделал сильно хуже, но получил подтверждение того, что это круто.

Мне не нравится халтура — и когда люди ожидают, что этого достаточно.


— "В школе твой любимый рэпер слушал мои треки". Многие большие артисты говорят, что росли на твоей музыке. Тебя не обижает, что ты сам не получил такой же популярности, как они?

— Были моменты, когда я чувствовал, что что-то могло бы быть иначе — больше, масштабнее. Но это мой путь, я его выбрал и не жалею об этом. Мой путь — быть проводником между мейнстримом и андеграундом, связующим звеном между параллельными мирами.


У меня был опрос [в телеграм-канале обо мне]: "Тварь андеграундная или сука мейнстримная". Там результат почти 50 на 50. Тварь андеграундная — 57%. И мне это ближе. Мне нравится существовать в андеграунде, периодически заглядывать в мейнстрим: иногда пригласить кого-то из мейнстрима в гости в андеграунд, иногда самому к кому-то заскочить.

Ты можешь называть десятки более успешных артистов, но вряд ли ты назовешь десятки артистов с более интересным путем, чем мой. Это то, чем я горжусь. Я сделал столько всего разного за последние 10 лет, что в целом, если я завтра закончу заниматься музыкой, все еще останется много чего послушать. Но я надеюсь, что сделаю еще столько же.


— Мне кажется, из всех твоих проектов по-настоящему популярной могла стать Прыгай киска. Как будто если бы ты не сосредоточился на многогранности, у него мог бы быть потенциал.

— Надо понимать, что оригинальная Прыгай киска — это 2013−2014 год, когда все работало иначе. Если бы тогда были стриминг-сервисы и ютуб, все могло бы по-другому сложиться. Я делал это в мрачные времена для музыкальной индустрии.

Тот факт, что спустя 10 лет я вернулся с альбомом и этот альбом смог хорошо сыграть, — само по себе большое достижение.

Мне нравится, что у меня столько всего. Периодически это и мое проклятие. Когда меня спрашивают: "Какую музыку ты делаешь?", я не знаю, как ответить на этот вопрос, потому что нет одного ответа. Поэтому сейчас я чаще всего говорю: "Мультижанровый музыкант Петар Мартич". По-другому мне придется просто жестко заебать человека бесконечными рассказами. Обычно я делаю это на третьем свидании, когда уже появляется интерес.

А если серьезно, то группа Пасош была очень успешной в свое время.


— Да, но группа Пасош была скорее настолько успешна, насколько успешным может быть андеграунд.

— Мне в целом не так уж и интересен [большой успех]. Если что-то, что я сделал когда-то, оставило на ком-то след, на что-то вдохновило, этого уже достаточно. Я кайфанул с каждого проекта, который делал, с каждого концерта, который сыграл.

Мне нравится, что сейчас я могу жонглировать моими многочисленными версиями в мультивселенной. Меня сейчас букируют на разные выступления летом, и никто не понимает, что я буду петь. Ты можешь сходить на десять концертов Петра Мартича за десять дней — и все они будут разными. Я считаю, что в этом моя основная сила — в разноплановости и многогранности. Ты сам порой не знаешь, что от себя ожидать.


— В треке с Bato "Совершенство" есть строчки: "Если ты не был со мной в 21-м, то и в 23-м не стоит называть меня братом". Были люди, которые отвернулись от тебя, а потом возвращались?

— Однозначно. Таких людей было много, и они до сих появляются. Мне этого не понять. Но людям в целом свойственно поддаваться общественному мнению и критиковать за компанию — и точно так же сближаться за компанию. Что от этого остается искренним мнением и желанием — другой вопрос. Как будто не очень много, если настолько легко можно делать шаги вперед и назад.






— Но с коллегами по группе Пасош общения нет? [После заявлений Анны Зосимовой о насилии со стороны Петара Мартича гитарист Кирилл Городний, с которым Мартич дружил долгое время, а также барабанщик Гриша Драч объявили о приостановке деятельности группы]

— Мы общаемся по финансовым и юридическим вопросам, потому что нас все еще объединяет большое количество музыки, которую мы сделали вместе.

В таких ситуациях музыка должна быть выше личных разногласий. Именно поэтому люди все еще могут слушать группу Пасош на стриминговых сервисах. В тот момент, когда ты выложил музыку в интернет, она становится общественным достоянием и принадлежит уже не столько артисту, сколько слушателю. Убирать ее из общего доступа было бы эгоистично и несправедливо.


— Спустя столько времени, ты еще чувствуешь обиду на коллег?

— Наши отношения были плохие, а сейчас они очень плохие из-за юридических и финансовых вопросов, которые усугубляются с годами.

Люди часто спрашивают меня про группу Пасош и про то, возможен ли реюнион. Это не то, на что стоит рассчитывать.

Группа — это семья единомышленников, людей, которых объединяют общие взгляды, цели и идеалы. У нас, как оказалось, они очень разные.


— Интересно, что ситуация обострилась спустя столько лет. Обычно проходит время — и люди находят общий язык.

— Произошло много плохих вещей в последние месяцы. Я надеюсь, что мы их отрегулируем, и никто никогда об этом не узнает.

Может быть, когда-то все будет иначе. Чему меня жизнь научила в последние годы — что все может измениться по щелчку пальцев до неузнаваемости, и это нормально, это часть жизни.


— Ты был с детства знаком с Ромой Варниным (Мальбэк). Вы все еще дружите?

— Мы поддерживаем связь, но мне сложно поддерживать отношения с людьми, когда мы так далеки друг от друга географически.

Воспользуюсь моментом, чтобы извиниться перед всеми моими друзьями, которые не получают ответов на сообщения, кружочки и рилсы. Я буду стараться быть больше на связи. Но я очень плохой интернет-друг. Мне сложно поддерживать связь, когда мы не можем созвониться и пойти выпить кофе через полчаса.


— Ты сказал, что мечтал спродюсировать большой поп-альбом какой-нибудь певице. Кому бы ты спродюсировал альбом сейчас?

— Хороший вопрос. Не могу назвать какого-то артиста. Это всегда вопрос коннекта: есть артисты, чье творчество тебе нравится, но у вас нет точек пересечения. А есть артисты, которые далеки от тебя [в музыкальном плане], но вам легко взаимодействовать.

Я надеюсь, что это в какой-то момент произойдет. Мои любимые альбомы из нулевых — это альбомы из великого 2006 года. Все говорят про великий 2007 год, [но на самом деле таким был 2006]. Нелли Фуртадо и Тимбалэнд, will.i.am и Ферги, Фаррелл и Гвен Стефани. Я надеюсь, что у меня тоже будет свой альбом, где я буду продюсером и кто-то будет петь.

Это такая вещь, которую я не делал, а мне всегда интересно. В какой-то момент я могу прийти к тому, что я буду продюсировать больше. Я делаю очень много музыки, которая не видит свет, у меня на компьютере все еще кладезь проектов и альбомов, которые никогда не вышли, потому что они для меня устарели с точки зрения того, что меня прет в этот момент. При этом я понимаю, что они могли бы быть для кого-то глотком свежего воздуха. Может быть, что-то из этого кому-то перейдет в руки, а может быть, мы с кем-то сделаем что-то новое.


— Последний вопрос. Ты написал — понятно, что в шутку — на новость о том, что Влади стал производить бримбеки: "Если не знаете, что мне подарить, то подарите мне, пожалуйста, бримбек". Подарили ли тебе бримбек?

— (смеется) Слушай, нет, мне не подарили бримбек. Я хочу воспользоваться моментом и призвать моего товарища — стендап-комика Диму Колыбелкина. Одна из наших точек пересечения — это любовь к бримбекам. Поэтому, Дима, пожалуйста, подари мне бримбек.