“Поп-музыка — это живой Франкенштейн”. Интервью с Noa, главным вокалистом Dead Dynasty

Михаил "Noa" Домбровский — участник Dead Dynasty, голос которого вы точно слышали на релизах Pharaoh и Mnogoznaal (ещё под псевдонимом Kaiesther). В объединении он отвечает за интеллигентую поп-музыку, лишённую пошлости и банальности. Прогрессивный поп, сделанный с оглядкой на главных артистов жанра сегодняшнего дня.

В сентябре он выпустил свой четвёртый релиз "Stranger" — свою первую большую и важную работу. Здесь Noa учёл все ошибки прошлых релизов и понял, как удержать слушателя и заставить его раз за разом возвращаться к своей музыке. Показательный момент: первый полноценный сольник он даёт в Москве как раз после выхода этого альбома.

При этом Миша — самый загадочный участник формации. Настолько, что в сети невозможно найти даже информацию о его точном возрасте. Сайт Genius утверждает, что Мише — 24 года. По ходу разговора выяснилось, что это неправда и на самом деле ему уже 30.

Наше интервью — о современной поп-музыке и альбоме "Stranger", переходе от метала к R&B, роли старшего участника Dead Dynasty и о том, почему работа с Дробышем или Матвиенко стала бы предательством музыкальных идеалов.

26 октября Noa даст первый большой сольный концерт в московском клубе клубе "16 тонн".


— Давай начнём с самого базового: откуда ты и как пришёл в музыку?

— Я родился и вырос в Москве. С музыкой познакомился очень внезапно. До 10 лет у меня был двухкассетный магнитофон “Весна” с возможностью записи и перегона треков с кассеты на кассету. Тогда записывал первые детские фристайлы под радио. Была станция 106.8, которая транслировала что-то среднее между дипхаусом, трансом и прогрессивом — сплошные инструменталы, много пространства для голоса. И я детским мозгом думал: “О, круто, биток, залечу на него!”

В дошкольном возрасте играл на аккордеоне, больше у меня полноценного музыкального образования нет. На гитаре научился играть самостоятельно. У мамы до сих пор есть гитара “Москва-80”, где между грифом и декой нужно было подкладывать бумажку, чтобы струны были на расстоянии хотя бы одной фаланги.

В школе много тусовался с металистами, которые красили волосы в чёрный, носили косухи и слушали олдскул в духе Iron Maiden. Через них познакомился с преподавательницей гитары, которая сразу просекла, что я “со странностями”, и на втором уроке просит меня написать свою песню к следующему занятию. В итоге принёс и получилось неплохо для того момента, мне было лет 15. Изначально я вообще не думал про голос, делал ставку на инструментальную составляющую. Думал: “Как здорово уметь играть на гитаре, сложить любой аккомпанемент под любую песню — буду нарасхват на любой кухне”.


— В школе слушал метал?

— Начинал с ню-метала: Korn, P.O.D. Меня это подкупало странной несовместимостью: сверхтяжелые гитары и ритм-секции — и чистый вокал. Первые группы, в которых я выступал в качестве вокалиста, были похожи на Incubus и Stained. Раньше была куча таких групп, и я тоже что-то подчитывал в микрофон, где-то гроулил, иногда подпевал в припевах, а девочка что-то пела. Сейчас из этой волны осталась только группа Slot.

Потом мне всё надоело и я начал просто играть на гитаре. Мог в день уделять этому 5-6 часов. Но потом понял — это не моё. Музыка, которая абстрагирует от тебя слушателя и делит его на два типа: снобы и те, кто очень хорошо разбираются в этой музыке. Но это буквально 2-3 человека, да и то, не особо они благодарные: “Да вот, посмотри, как там в Швеции делают, а ты что!”


— Ты уже тогда думал об отклике слушателя?

— Когда понял, что хочу стать музыкантом, для меня как в лотерейном билете стёрлась и проявилась фраза: "музыка — коммуникация". Я хотел это доказать и своим творчеством. В жизни я достаточно закрытый человек: у меня мало друзей, как правило, сижу и работаю дома, либо занимаюсь другими музыкальными делами. Меня классе в пятом вызывали к классному руководителю, потому что я просто сидел на последней парте и рисовал свои книжечки. Проблема: ребёнка не интересует ничего, кроме того, что у него в голове.

На каком-то этапе понял, что хочу общаться. Мне жизненно необходимо коммуницировать и чувствовать связь со слушателем. Без этого музыка не имеет никакого прикладного применения. А я хочу, чтобы моя музыка была прикладной.




— А как перешёл на R&B?

— Спасибо маме, которая водила меня на джазовые концерты. Это сейчас у Алексея Козлова есть джаз-клуб, до этого были концерты в “Саду Эрмитаж”, ещё какие-то мероприятия. Я приобщался к современному джазу, но ещё не осознавал это своим подрастающим мозгом. Но позже открыл для себя McKnight, Maxwell, Miguel — и меня переключило. Я начал полностью врубаться в темнокожий соул и пытаться его понять. Я привык к ротируемой по радио музыке. А это стало для меня новым миром. В последние годы как раз появились Bryson Tiller, Tory Lanez, 6lack — они стали выводить идеи того же McKnight на более популярный уровень. Я это расценил как желание артиста донести более комплексную музыку до своего слушателя. Артист не должен быть божеством, но он может стать проводником в запредельную музыку для неподготовленного слушателя.


— “Stranger” кажется твоим первым серьёзным заявлением. Как сам его оцениваешь?

— Для меня это веха и подведение итогов. Максимально показательная картина происходящего внутри. Читал множество интервью, в которых артисты не любят свои старые альбомы. А я люблю каждую работу по-своему. Это не жизненные этапы и не движение вперёд, а эмоции, которые я хотел зафиксировать. В “Ветрах” хотел зафиксировать отчаяние и лекарство от него. В “Снах” хотел поймать эскапизм в музыке. “Земля/вода” был исключительно экспериментальным релизом. А “Stranger” — это использование инструментария, который я успел накопить.


— На что ориентировался при записи?

— Я слушал много метала, если честно. Скорее листал ленту пабликов, запоминал мысли и структуры. Пытался понять, как мыслит среднестатистический музыкант на сцене. И представил, как я могу это интерпретировать. Как преподаватель на занятии по гитаре даёт фразу и говорит обыграть её по-своему в такой-то тональности. Примерно это же я сделал на “Stranger” с современной музыкой.

Мне нравятся некоторые треки под прямую бочку. Я не из тех людей, которые её отрицают. Большой фанат группы Disclosure. Мне нравится смешение жанров: когда на грубый бит накладывается мягкий голос. Хотелось довести эту машину до конца. Взять набор звуков из ноосферы вокруг меня и высказаться на эту тему по-своему.


— “Трудно молчать, когда вокруг столько дерьма”. В первой же песне есть такая строчка. Дисс на нынешнюю сцену?

— Конкретный точечный хейт — это полная чушь. Тут речь идёт о безыдейности индустрии, которая сама себя копирует, а потом видит новый штамп — и дальше копирка. Это скорее ненависть и неприязнь к этому каббалистическому циклу трендов. Штамповка — это ужасно.





— В конце той же песни звучит иронично-сатирический скит: “Нахуй настоящее музло”.

— Это то, что я слышал последние 10 лет. Дядя, который сказал: “Сейчас мы всех вас соберём, всё сделаем. Вы гении, всё будет круто”, — а получалась какая-то чушь. Одни и те же слова из уст разных людей из поколений, между которыми по 15 лет. Столько раз это слышал, что захотелось высказаться.

Знаю достаточно людей, которые конвейером выдают треки левым людям, накручивающим просмотры и скупающим рекламу в пабликах и на YouTube. К сожалению, видел, как работает эта схема, пусть и сам в ней не участвовал.


— Из твоего инстаграма: “Музыка не для тех, кто бежит от своего внутреннего голоса, мы строим себя изнутри”. Можешь развить идею?

— Лучшее определение моей музыки дала моя мама, психиатр по специальности. Она сказала, что моё творчество несёт терапевтический характер. И по её словам, музыка — терапия. Для меня важно не то, как человек будет меситься под мою музыку на танцполе, а чтобы слушатель смог под мою музыку подобрать ключики к собственному “я” и принять себя таким, какой он есть.


— Для тебя музыка — терапия?

— Её создание — да. В плане прослушивания я теряю всю объективность, потому что я сам себе звукорежиссёр. И мне приходится слушать свои треки по 50 раз. Сначала проходит стадия принятия, а потом ты воспринимаешь музыку как полотно: есть косяки или их нет. Когда рядом включают твой трек, ты его слушаешь уже как звукорежиссёр: “Ага, на мониторах послушал, в машине послушал, теперь вот на айфоне послушаю”.


— Ты называл своё творчество “прогрессив пост-поп”. Почему так?

— Это такое полушуточное определение. Я думаю так: поп-музыка оставила нам определённые ходы, тренды и клише. Вещи, из которых можно построить что-то своё. Это не уже не поп-музыка в формате “хук-куплет-хук” и так далее, это другая вещь. А что, если взять прямую бочку и добавить к ней синт из восьмидесятых? Прописать туда живую гитару и добавить вокальную подачу а-ля Иван Дорн, но не совсем Иван Дорн, а что-то с проблесками The Weeknd. Получается такой живой Франкенштейн: чувствующий, думающий, части которого я нахожу по всему музыкальному спектру.





— У тебя есть цель выйти на массового слушателя?

— Есть желание увеличить аудиторию и донести посыл до большего количество людей. Увы, отечественная поп-музыка не подходит как формат для конвертации. Смотри, взять альбом The Weeknd “Starboy”. Он был написан при участии Max Martin, культового шведского поп-продюсера.

А в России “поп” — это Матвиенко, Дробыш и так далее. Достаточно конъюнктурная музыка с забетонированными канонами, не меняющимися уже десятилетиями и выдающая себя за единственную возможную форму с перманентным содержанием. Хотя Фадеев раннего образца, до “конвейера”, мне очень близок, там была совсем другая палитра.

И подобного рода конвертация для меня неприемлема. Намеренно подстраиваться под постсоветский формат — всё равно что обесцвечивать и обесценивать собственные произведение в желании перекинуть ответственность за написание музыки и ее насаждение на более опытных людей.

Если выпадет возможность поработать с тем же Max Martin, но со своим мелодическим каркасом и русским языком, я буду безумно счастлив, так как представляю, что это будет просто взрыв. Русский язык прекрасен, чувство мелодии славянских народов — уникальное, теперь осталось сделать это международно известным фактом. Я работаю в этом направлении. Для меня популярность не равна медийности. Это скорее доведение образа и музыки до мирового золотого стандарта. Все дело в качестве продукта и в наличии у такового души.


— Твоя жена Юля тоже записывает музыку под именем Таких Миллион. Легко работать вместе?

— Мы очень симбиотичны и здорово друг друга дополняем. У Юли крутое чувство музыки, она сама пишет тексты и придумывает партии. От меня нужно только обрамить это в красивую обёртку.

И мы сходимся в музыкальных вкусах. Юля в том числе просвещала меня на тему русского рэпа. С лучшими песнями Басты и 25/17 меня знакомила именно она. Про АК-47 так узнал. Я тоже ей показываю какие-то вещи из мира более тяжелой музыки, которые ей нравятся. Это мой самый комфортный музыкальный напарник.





— Как познакомились?

— Это было очень романтично, совершенно случайно встретились пять лет назад. Я со своими друзьями-музыкантами праздновал день рождения друзей. И Юля как раз была знакомой виновника торжества. Посидели, познакомились, попритирались друг к другу, а через пару дней связались, погуляли — и что-то перещёлкнуло.


— Ваша совместная песня с альбома совсем не похожа на историю любящих друг друга людей. Как это получилось?

— Ключ к треку — его название. Это воспоминание. Каждый из нас делится своим опытом, предшествовавшим нашей встрече. Сперва идёт куплет Юли, где она отказывается от прошлых отношений. А потом мой, описывающий мою ситуации до нашей встречи в 2013 году. Клубы, чушь, враньё, пустые разговоры по телефону — были такие мысли в голове. Мы просто рассказали о том, что чувствовали до того, как встретили друг друга.


— Как такие песни пишутся в счастливых отношениях?

— Память в любом случае не стирается. У меня мало выдуманных историй, они все со мной происходили. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы рассказывать в треке о реальных вещах. Пусть это случилось в 2012 году, но сыграло для тебя достаточно важную роль, и ты решил написать песню в 2018 году. Я стараюсь ничего не придумывать. Не использовать вербальные коды: свэг, дрип, пати — и так далее. Не получается инкрустировать в мою музыку всю эту новомодную историю.


— Как совместное творчество влияет на брак?

— Если и влияет, то положительно. Мы в принципе неконфликтные люди. Первоначально сошлись на том, что перед началом ссоры любим выяснить её причину. Как это можно решить без дополнительной ругани. И в музыке мы работаем так же. У меня появляются инсайты, у Юли появляются неожиданные идеи. Помогает, когда ты можешь восхищаться любимым человеком не только как обычный человек, но и как музыкант.


— Как ты стал частью Dead Dynasty?

— До знакомства с ребятами я не воспринимал музыку на русском языке. Это был 2015 год, ни о каких других известных людях не было и речи. А релиз Pharaoh и i61 “Rage Mode” изменил моё отношение к русскоязычной музыке. Я услышал, как они используют русскую фонетику, не коверкая её. Это звучало мелодично и ритмично, через слово — пульсация. Раньше я такого не слышал.

Мы с Глебом через общих знакомых были на “вась-вась” друг другу. Я в это время увлекался акустической музыкой и планировал выпускать альбом. В один момент наш общий друг сказал: “Чего это вы по отдельности существуете? Может, вместе что-то сделаете?”

Мы встретились, познакомились. Я его сильно понял и проникся. И с того момента всё началось и не останавливается. Мы стали работать вместе в 2016 году, когда сводили альбом “Phosphor”.





— Что из себя представляет “Династия” сегодня?

— Это точно не лейбл. Скорее тугая нить, связывающая между собой творческие единицы. Мы сейчас не говорим ни о каком менеджменте и так далее. Я про ментальные отношения между музыкантами. Все ребята в нашем составе выполняют особую функцию. У нас нет понятия “ростер”, где участник играет отдельную роль. Каждый из нас помимо того, что “поёт ртом”, умеет ещё несколько вещей. Глеб — крутой музыкант, он пишет интересные инструментальные работы. Макс Mnogoznaal — любопытный битмейкер, знающий азы сведения. Тот же White Punk не только пишет музыку, но и интересно поёт. У него своеобразный голос и интересные методы построения вокальных партий. Каждый из нас — кусочек паззла, который в итоге складывается во что-то цельное и единое. У нас нет автономного существования, мы всегда связаны на ментальном уровне.


— Ты старше всех остальных. Не возникает дискомфорта?

— Этих людей я смело могу назвать своими друзьями. Мы soulmates — они друзья моей души. Каждый из них многое мне дал. И вдохновение, и знание, и позиция касательно русскоязычной музыки. Я в свою очередь стараюсь помогать им музыкально. Чтобы музыка приобретала новые грани и новые плоскости, уровни. С добавлением этого жуткого слова “профессионализм”.


— В Dead Dynasty сейчас также состоит артист 39. И визуально он кажется твоим полным антиподом. Что это за чувак?

— Коля — невероятно чуткий, умный и добрый человек, несмотря на кажущуюся сверхбрутальность. Я мечтал, чтобы у меня был такой старший брат: рассудительный, с искрометным чувством юмора и большой ответственностью по отношению к серьезным вопросам. Он сейчас очень плотно работает над своим образом, трек “Дела” — мой фаворит. Он опытный МС и потенциально крепкий шоумен. Его музыка мне близка. Как только 39 достигнет своей “финальной формы”, все скептики будут поражены. Верю в него: на нашей сцене, ровно как и моему персонажу, аналогов почти нет. Это нас и объединяет.


— Тебе нравятся лайвы ребят?

— Да. Видел их и как зритель, и как человек на сцене. С Максом ты попадаешь в шаманский транс с позитивной энергетикой, тебе самому хочется постоянно двигаться и обнять ближнего. Чувствовать ощущение мистического сверхъестественного, чего-то незримого, которое вас объединяет.

У Глеба это бешеный выброс энергетики в толпу. Есть термин из RPG-игр — crowd control. У Глеба он потрясающий. Что он делает с толпой и её эмоциями. У меня волосы дыбом встают на руках. Это отдаётся не только зрителям, но и команде на сцене. Ты хочешь двигаться, забыть о проблемах, просто раствориться в музыке.


— Сложилось впечатления, что концерты Глеба — это в первую очередь про энергетику, музыка идёт уже потом.

— Не всегда. Когда у него есть настроение, это и про музыку. В туре в поддержку “Pink Phloyd” я откатал с ним 18 концертов. “Pink Phloyd” один из самых вокально-сложных релизов Глеба за всю его карьеру. Там он показал свою мелодичную сторону. И в рамках этого тура мы старались передать атмосферу именно живого звука. Не пели под плюс, исключительно минусы. Главным было передать музыкальность.

Чтобы не как на фестах сейчас: включается плюс — и всё. Я ходил на выступление Travis Scott в 2015 году, он так и делал. Включает плюс, и все такие: “О господи, это же Travis Scott, замечательно”. Это не про нас. Если посмотреть различные живые записи с того тура, можно это понять. Новый материал — да, он немного другой.





— Можешь вспомнить показательную историю из того тура?

— “Lonely Star” тур — это само по себе огромное тёплое событие: поездки в купе с продолжительными ночными разговорами, чувство единения и взаимопонимания, необходимость качественно и ответственно подготовиться к шоу. Лучший стимул не отвлекаться на моментные слабости. В туре у нас был жёсткий сухой закон, все были трезвыми. Когда кому-то становилось не по себе от частых переездов, туго подбитых графиков и сурового климата — всегда находилась поддержка, каждый был друг за друга горой и не позволял товарищу с головой окунуться в депрессию. Плюс ко всему, выступления всегда возвращали к жизни, самыми сложными были именно дни отдыха между концертами, когда не было возможности делиться музыкой с публикой.


— Планы на этот год ты описал скрином главного героя сериала “Империя”, суперуспешного хип-хоп-магната. Сбылось?

— В большинстве своём. Но и год не закончился. Контурируется именно та картинка. Нужно не прекращать делать. Я придерживаюсь мотто: делай, что должен, и будь, что будет. А дальше будем смотреть. Голова на плечах есть, глаза смотрят в оба, руки тоже достаточно длинные.


— Ты писал, что люди носят теги как вещи с целью показухи. Комфортно себя чувствуешь в сегодняшнем обществе?

— Вполне, у меня высокий навык адаптации. Я не имел в виду краткосрочный период, когда писал твит. Единственный показатель, который может оценивать музыку, это время. Как в песне Pharaoh: “Когда ливни смоют воду”. Тогда и будет понятно, что останется, а что будет пережитком прошлого. Можно назвать себя “нео-R&B”, коротко подстричь волосы и нежно петь в микрофон. Но зачем? На тебя налепят ярлык, а тебе от него открещиваться потом: “Я же рокер!” Я не играю с этим, не люблю непонятные приставки.