С Леваном все хорошо, он просто с работы уволился: большое интервью

Несколько хайлайтов:

— Альбом “Пангея” можно было бы выбросить на свалку.

— Леван больше не хочет писать мотивационные песни. А какие хочет?

— “Мы как-то посчитали, что в один из годов меня больше 200 дней не было дома”.

— “Да всё было пиздато”, — это про семь лет на Black Star. Но он рад, что пошёл судиться с бывшим лейблом.

— Альбом Marselle “2008” — это мечта, а не работа. Потому что “работа — это то, что было последние семь лет”.

— “Это странно звучит от человека, написавшего “Все танцуют локтями”, но мне хотелось бы другого топ-10 [музыкальных чартов]”.

ЧТО НАМ ДЕЛАТЬ В ГРЕЦИИ, И ЧТО ПОШЛО НЕ ТАК С РЕЛИЗОМ "ПАНГЕИ"?

— Когда ты вернулся с Санторини?

— Неделю назад. Сейчас уже кипит работа дальше.


— Работа над чем?

— Так много движух, что если я начну рассказывать про всё, это будет отдельное интервью. Обобщу и скажу: альбом и музыка.


— Сколько времени вы провели в Греции?

— Месяц.


— Я правильно понимаю, что “Гравитацию” ты писал плюс-минус той же командой?

— Нет. Она процентов на 30 та же: и Nel, и тот же звукоинженер, что летал со мной в Амстердам. Музыканты другие и идеи другие.


— А чем отличается процесс?

— В Амстердаме музыканты приезжали штучно — клавишник и, например, Юрий Усачев. А здесь мы прилетели сразу бэндом и создавали всё толпой. И ещё что важно — в Амстердаме это была квартира с роялем, а тут полноценная студия. На которой работали Джастин Бибер, Бьорк, Лана Дель Рей.





— Если сравнить с “Пангеей”, где ты ездил по всему миру — это получается более цельно?

— Да. Что у меня не получилось с “Пангеей” — было не так много времени, чтобы вдохновиться и полностью прощупать то, что я хотел. Было по три дня на каждую песню на каждом континенте. Это достаточно мало. Здесь же мы через две недели по-настоящему стали писать альбом.


— Слышал такое: идея альбома на всех континентах была не твоей, тебе ее то ли навязали, то ли предложили в рекламном агентстве. Правда или миф?

— Это неправда, мне никто не навязывал. Я до сих пор вижу в этом колоссальный инфоповод, который не сработал.

В России готовы были зарегистрировать этот рекорд по видео с континентов и квиткам от билетов. Но за деньги. А книга Гиннесса сказала: “Если бы вы за семь дней записали альбом на семи континентах, мы бы зарегистрировали ваш рекорд”. Мне официально подтвердили, что я единственный человек, который сошел с ума и писал песню в Антарктиде в контейнере.

Эта идея появилась году в 2015, ещё до “Гравитации”, просто в порядке бреда. Мне в последнее время казалось, что этот проект будет венцом “космической трилогии”. Я сам горел, сам всё искал. Эмоционально это классная точка того, что произошло — там можно услышать человека, который во многом разочаровался.


— Альбом “Пангея” окупился?

— У каждого мужика должно быть в жизни приключение, в которое он вкидывает какое-то количество денег и не ждет возврата. Я из него вынес очень многое, и некоторые нынешние проекты — их ноги растут из “Пангеи”.

Как “окупился”? Эмоционально — да. Финансово — нет, это альбом в никуда. Выкинь я его на свалку, эффект был бы соразмерный. Я его не спел ни разу, не было ни презентаций, ничего. Я даже документальный фильм не выпустил, потому что какой смысл выпускать такой фильм, если ты не можешь в нем использовать музыку?

MARSELLE: МЕЧТА ИЛИ РАБОТА, ТОЧКА ИЛИ ЗАПЯТАЯ?

— Альбомом Marselle ты доволен?

— Да, конечно. Я считаю, что такого музона в нашей стране давно не было. Абсолютно живой, цельный, мелодичный релиз — мы на него потратили колоссальное количество времени. Измеряли каждый шажочек, каждый хэтик.


— Когда вы решили его делать?

— В 2017 году у меня был концерт в Ледовом Дворце на мой день рождения. После него мы поехали отмечать в бар, было много близких людей. И так получилось, что наши друзья-диджеи играли песни Marselle. Мы читали, радовались, веселились. Кажется, это было отправной точкой к “а может, попробуем сделать концертик для своих”. Для него захотели записать пару новых песен, и вот они перетекли в большой серьезный альбом.


— Ты на альбоме задаешь себе такой вопрос: “Когда наша мечта скатилась в работу?”. Альбом “2008” — мечта или работа?

— Мечта, дружба, эмоции. Это не про работу, не про продажи. Не было задачи написать такую песню, чтобы прямо завтра поехать в тур. Была абсолютно творческая история. Работа — это то, что было на протяжении последних семи лет.


— Насколько процесс работы над ним отличался от дебютного “Mars”?

— Тогда мы сами только щупали стиль. Тогда было намного больше романтики. У нас был “пентиум” с двумя маленькими колоночками. Студия “ЦАО”, студия “Anik Records”. Сейчас же мы адаптировали сюда весь опыт, который получили, — много музыкантов, хоры, ходы разные.





— Как там появился бит от Black Milk?

— Всему виной могучий инстаграм. В очередной раз сидел и перебирал битмарей, которые были в 2008 на слуху, и вспомнили про Black Milk. Он ответил, спасибо моему верифицированному аккаунту, мы пообщались. Он прислал пак битов, один пошёл на альбом. Это такая дань 2008 году. Если бы у нас была возможность залезть в архивы J.Dilla, мы бы обязательно это сделали.


— Правда, что вы не могли залить первый альбом на стриминги, потому что его ни у кого не было?

— Да, мы его граббили с CD-диска, который тоже долго искали. Оказалось, что у меня под кроватью все мои сольные альбомы, но нет марселлевского. И мой брат ездил к родителям, чтобы взять диск. А когда нашли, возник еще один трабл. Раньше было модно, чтобы трек перетекал в трек. И вот мы сграббили все — и оказалось, что какой-то наш трек начинается с конца предыдущего.


— Вы отыграли концерт в Москве. Это красивая точка или ещё одна запятая?

— Слушай, я не знаю. Никто, кажется, не знает. Главное — мы не хотим, чтобы это все превратилось в рутину. У нас есть шутка о том, что спустя 11 лет мы выпустим еще один альбом — тот, который был записан в 2008. Настоящий второй альбом!


— Почему не выпустили его тогда?

— Когда материал начинает лежать больше года в столе, он уже становится каким-то образом неактуальным. Там много факторов, но основополагающий — тот, что группа взяла паузу и распалась на какое-то время.

“ЗВУЧИТ КОМИЧНО — ПЯТИЛЕТНИЙ ПАРЕНЬ ПОЁТ ПРО БЛАНТ”

— Как сын воспринимает твоё творчество?

— Он самый большой мой фанат. До сих пор не понимает, как так вышло, что я не могу петь эти песни. Потому что он поет их каждый день.

В общем, он рэпак — рэпует с трех-четырех лет. В “Олимпийском” он уже вел себя как профессионал: проверял микрофон, настраивался. Дочка тоже. Говорит: “Мама, включи папину песню, где нос разбит”. Это она про клип “Время первых”. А самое смешное, что я снимал с Айсом этот клип спустя 12 часов после того, как она родилась.


— Когда они доберутся до раннего творчества, ты понимаешь, что надо будет им отвечать на какие-то вопросы?

— Подумаю, когда они спросят! (смеется). Сейчас тоже возникают нелепые моменты: я записал песню “Молодость” в Японии, и там поется “Тлеет как блант моя молодость”. Моему сыну она очень нравится, потому что куплет там начинается: “Суперсоник ускоряет бег”. И вон он поет этот припев, и звучит комично — пятилетний парень поет про блант.


— “Снимал клип спустя 12 часов после рождения дочери”. Музыкальная жизнь сильно влияла на семейный быт?

— Это одна из причин, почему я хотел двигаться в собственном ритме. Это отстой. Накладывает свои отпечатки на общение с детьми и любимой. Хочется больше времени проводить с семьей, но попытка убежать от всего этого привела меня к тому, что сейчас у меня еще меньше времени. Дел стало еще больше. Мы как-то посчитали, что в один из годов меня больше 200 дней не было дома. Это больше половины года. Когда детям по два-три, это еще окей, но сейчас они больше все понимают. Последние 30 дней я их не видел — и это влияет на отношения.


— А с супругой как?

— Мне кажется, она была готова к этому еще до того, как стала моей супругой. Мы стараемся ездить отдыхать вдвоем или просто проводить вместе больше времени.


— Как давно твой брат — твой менеджер?

— (спрашивает у брата) Как давно мы с тобой работаем? Четвертый год, говорит.


— Сложно смешивать семью и работу? Директора ты можешь уволить, а брата — это уже другое.

— (брат в трубку) Он меня увольнял!

— Есть свои минусы и свои плюсы. Это человек, при котором я ничего не стесняюсь. На которого я могу максимально положиться.


— Мераби сейчас шутил про “увольнял”? Или реально до такого доходило?

— Мы не ругались. Но да, у нас был момент, когда он был уволен, но это не потому что мы друг друга в жопу послали. Были немного другие причины.

СПОРТ, КОБЕ, "ЛИВЕРПУЛЬ" КАК СПОСОБ КОММУНИКАЦИИ С МИРОМ

— Почему Кобе легенда?

— Он вдохновил даже больше людей, чем Майкл Джордан. Во времена Кобе появился интернет, и это изменило многое. Очень классную штуку сказал на прощальном вечере Шак: “Однажды я подошел к Кобе и сказал: “В этой команде нет я”. По-английски это звучит как “there’s no “I” in “team”. На что Кобе ответил: “Дa, но есть me”. Я через него почувствовал вот эту грань таланта и трудолюбия — что ты можешь быть мегаталантливым или наоборот, но если будешь упорно работать над собой, станешь сильнее и лучше.

Чувство, будто у меня отняли большой пласт памяти. Вырвали и пытаются удалить. Не могу сказать, что Кобе лучший игрок всех времен, но это лучший игрок, который мог вдохновить простого парня. До Майкла Джордана невозможно дотянуться, а вот Кобе Брайантом ты можешь стать. Он показал: любой парень может стать мной.


— Ты находишь точки пересечения у его истории со своей музыкой, которая во многом тоже про мотивацию?

— Мне кажется, в моем прошлом творчестве люди могут найти что-то для себя, и это не только про мотивацию. Про любовь, про уважение, про мечту. Неправильно думать, что любое творчество должно что-то видоизменять. Но мне хочется что-то оставить. Не хочу, чтобы эта песня прозвучала — и спустя 10 лет она бы ассоциировалась только с пьяной дискотекой. Хочу, чтобы мое творчество ассоциировалось с Зинченко, который живет в гараже в Москве, потом играет в Уфе, а потом играет в “Манчестер Сити”.


— Ты болеешь за “Ливерпуль” и “Локомотив”. Как человек может поддерживать две команды одновременно?

— У меня часто спрашивают, что было бы, играй “Локомотив” с “Ливерпулем”. И я легко отвечаю, что у меня в жизни одна команда — это “Локомотив”. У брата — лондонский “Арсенал”. Эмоционально я намного глубже связан с “Локо”. “Ливерпуль” — это другое. Вот я приезжаю в Австралию, на студии начинаю разговаривать со звукоинженером. Он живёт в Сиднее и болеет за “Манчестер Юнайтед”, а я — за “Ливерпуль”. Это способ коммуникации с остальным миром. Потому что у вас сразу выстраивается диалог. Да и вообще, не вижу в этом проблемы. Не хочу унижать нашу лигу, но это как смотреть чемпионат водокачки, а потом — межгалактическую лигу. Разные подходы и разные эмоции.

ОБНОВЛЁННЫЙ ЛЕВАН

— У Дудя ты говорил, что…

— Тут я тебя перебью. Во-первых, самое главное: когда я шёл на интервью к Юрию Дудю, понятия не имел, куда иду. Думал, что к главному редактору sports.ru. Как выяснилось, абсолютно нет. Во-вторых, человеку свойственно меняться и признавать свои ошибки. Я не ратую за фразу “оставаться собой”: дети, социум — нас всё меняет. С очень многим, что я говорил в том интервью, нынешний Леван не согласен.


— Окей. К чему вёл: там ты говорил: “Мне жаль, что Pharaoh слушает столько людей”. А как тебе волна музыки, которая пришла после него?

— Жаль ли мне, что люди слушают “Пчела и пчеловод”, Моргенштерна и всех остальных? Ты нажимаешь на мозоль. Это тема обсуждений на каждой встрече с друзьями-музыкантами.

Сейчас я пытаюсь занять созидательную позицию. Думаю, что мне это непонятно еще и в силу возраста, разницы поколений. У этого есть слушатель — я это принимаю. Слушаю ли я это? Нет. Хотел бы, чтобы слушали мои дети? Наверное, нет.

Но это вопрос отцов и детей. Не думаю, чтобы мой отец хотел, чтобы я слушал Public Enemy, Onyx и Cypress Hill.

Я бы хотел, чтобы музыкальная культура была немного на другом уровне. Чтобы музыка брала не фриковатостью, а музыкальностью и смыслом. Это странно звучит от человека, написавшего “Все танцуют локтями”, но мне хотелось бы другого топ-10 [музыкальных чартов].


— У тебя есть песни, о которых жалеешь сам?

— Конечно. Была совместная с Тиманом “Красивая жизнь” — зачем она нужна? Таких песен много. Я бы альбом “Спутник” проредил. На новом альбоме будет песня “Не жалей”, где поётся “не жалей никогда ни о чём”. Глупо костерить себя за то, что было. Это самокопание, которое ни к чему не приведёт. А сделать выводы — это окей.

ПОЧЕМУ СЕМЬ ЛЕТ НА BLACK STAR — ЭТО КАЙФ

— Вы проиграли все суды с Black Star, верно?

— Не совсем верно. Но если говорить о судах первой инстанции, то да. По первому иску нам отказали в апелляции, осталась кассация и Верховный суд. По второму будет апелляция, кассация и Верховный. Теоретически есть суд по правам человека, есть разум у других судей.

Я очень рад, что вся эта ситуация случилась. Пускай это будет “законом Левана Горозия”: можно даже по статистике увидеть, как летом 2019 года все [рэп-музыканты] бросились регистрировать свои имена, заниматься авторскими правами, поняли, что нужны юристы. Такой переломный момент в рэп-индустрии. Все поняли, что может случиться, если халатно к этому относиться. И пускай на моём примере. Зато индустрия стала сильнее.


— Тебя удивили исходы дел или ты всё понимал?

— Фифти-фифти. Понимал, что тягаться с административным ресурсом достаточно тяжело. Но при этом те доводы, которые культивировались в моей среде, — они логичные.

К сожалению, я не присутствовал на слушаниях по первому иску. Где та сторона заявляла, что я ничего не мог сделать без разрешения: постричь волосы, сделать татуировку, жениться. Говорили судье, что я ввожу всех заблуждение и что я был абсолютно подневольным человеком. Что для меня всё сделали: сняли клипы, написали песни, нашли музыкантов. Но если спросить у тех, кто для меня это “сделал”, названия студий, где писался последний альбом, никто не ответит, потому что не знает.

Или спросить, как правильно пишется имя Айсултан Сеитов, потому что они с этим человеком никогда не работали. Они не знают большинство музыкантов, режиссеров, звукоинженеров, дизайнеров и многих других, потому что все они никогда не работали с Black Star, а работали со мной.

Я вынес много опыта. Согласно российскому суду, я не потратил ни копейки на творчество, хотя в договоре прямым текстом написано, что все деньги на создание контента берутся из моего дохода. Теперь я знаю, как не нужно делать.


— В прошлом году разговаривал с Терновым и Слеймом. Оба, судя по всему, подписали контракты на 10 лет. Насколько это разумное решение?

— Ну какие 10 лет, вы что. Я когда подписывался на 7, говорил: “Мне будет 34, давайте хотя бы на 5”. Но я был не в том же положении, что и ребята. 10 лет — это много. В целом договоры “на 360” в музыкальной индустрии изжили себя, это в корне неправильно.


— Твоё главное достижение за семь лет на лейбле?

— Да всё было пиздато. Моим бывшим партнёрам настолько затмила глаза обида, что они не слышат, что я ни в одном интервью не сказал о них ни одного плохого слова. Просто они забрали у меня всё — и это факт. Это были крутые семь лет. В какой-то момент при нашем совместном участии о лейбле говорили везде. Это был корабль, который гнал во все паруса. Все друг друга дополняли. Поэтому говорить, что это было плохо, я не буду никогда. Я благодарен всему, что происходило.

Важно понимать, что последние два года были отвратительными. Внутри началась та самая бытовуха, которая, что самое отвратительное, перекинулась и на мои отношения с моей музыкой. Во главе угла всегда были гастроли. Как на заводе — нужно сделать 10 банок, чтобы завод существовал. А музыка немного не про это. Последние два года — негативные. Но это больше внутренние моменты, снаружи не каждый понимал, что происходит.

Путь от артиста без группы до артиста с “Олимпийским” — это круто.





— “Олимпийский” — важная веха?

— Мне просто нужно было это сделать. Я не считаю “Олимпийский” своим лучшим концертом, это был “Крокус”. А “Олимпийский” — это концерт превозмогания по всем пунктам. Было столько проблем с этим концертом. Не знаю, как это смотрелось из зрительного зала, но надеюсь, что всем понравилось. Изначально это должен был быть другой концерт с другой сценой. Ну и “Олимпийский” был отвратительной площадкой, сарай с плохим звуком. Не так много комфорта для зрителя, а я всегда старался, чтобы не было толкучки, чтобы можно было удобно подъехать, чтобы на сидячих местах коленка соседа не упиралась в тебя. Но опять же, это колоссальный опыт. С полной ответственностью могу заявить, что провести концерт на 15 тысяч человек — а столько было там — не составляет никаких трудностей.


— С какими эмоциями выходил оттуда?

— Я выдохнул, потому что было сложно, и сильно напился, потому что мы заслужили это с людьми, которые работали со мной. А потом долго искал, куда двигаться дальше. Это как в спорте. Вот ты выиграл чемпионат России. И понимаешь, что “Уэмбли” вряд ли соберешь в своей жизни. Ну и выходя на сцену я понимал, что это всё. Мы не для красного словца говорили, что это последний концерт L’One. На альбоме “Пангея” это прекрасно слышно.

ОН ВАМ НЕ L'ONE

— Ты понимаешь, как будет звучать следующий альбом?

— Нет.


— А что ты тогда делал в Греции?

— Писал и пытался найти альбом. Только сегодня были дебаты о том, что есть абсолютно полярный звук. Долго обсуждали, как с этим быть. И то, и то классное — что делать? В итоге решили просто выпустить. Мне кажется, будет похоже на то, как фанаты группы Marselle впервые услышали “Локти”. Сейчас фанаты L’One услышат Левана Горозия: “WTF, зачем это, где рэп?” и так далее.

А новый материал если не в корне, то отличается от моего прежнего творчества. Музыкально я хожу в прошлом. Устал от 808-х и рэпа, не вижу в этом айдентики, всё сплошь и рядом похоже друг на друга. Старался найти больше музыкальности.

В начале марта выйдет песня, где будет околодиско. Там я использую рэп как приём, но это не рэп. И тут важно понимать: есть желание делать музыку — разную, не зацикливаться на форматах. Просто делать музыку.






— Какие у тебя амбиции? Сейчас ты много говоришь про идеологию, но всегда казался артистом, который стремится к звёздности.

— Амбиции никуда не делись, не собираюсь прятаться по углам и просить, чтобы меня пожалели. Всё случилось — плевать. За всё это время я научился как можно меньше рассказывать о своих планах. Когда я ходил к Дане Поперечному на подкаст, мы рассказали друг другу свои несбыточные мечты, которые не слышали зрители. Владелец студии на Санторини знает многих людей из музыкальной индустрии по всему миру, от менеджеров до артистов. И ты понимаешь, насколько ближе дверь в эту мечту, чем кажется. Все сейчас подумают: “Вот, он хочет на запад”. Но нет, она не связана с музыкой. У меня большие амбиции с Россией и ближним зарубежьем, с кино и спортом. В целом с движением внутри этой страны. Последний раз, когда я ездил к друзьям в Кремниевую долину, нашли интересный формат, который должен здесь работать.

Самое классное — понимать, что в 34 года ты в самом начале. Это безумно подстёгивает. Мы только закончили ремонт в офисе, такое арт-пространство без перегородок, где мои люди могут абсолютно свободно находиться. Только сегодня заключил контракт на много миллионов рублей. Это всё работает внутри команды, внутри меня. Может быть, музыкальный формат изменится. Не хочется делать сиюминутную музыку.


— Понимаешь, что в плане концертов нужно будет сделать шаг назад в плане площадок?

— Плевать. Чётко прочувствовал это на концерте Marselle, когда люди тебя слушают. Когда я начинал сольное плавание, хотелось наоборот отойти от стояния человека, который машет своей культяпкой в воздух и внимательно тебя слушает, хотелось драйва и огня на танцполе, чтобы все врывались. Что у меня и получилось. А сейчас хочется пойти от обратного: и самому получать другие эмоции, и вызывать их у зрителя. Но я никуда не откладываю мысль про стадионный тур, который когда-то состоится. Примеры Васи Басты и Макса Коржа здесь, их кейсы абсолютно реальны.


— Разобрался, кто такой Леван Горозия?

— Я прекрасно понимал, кто такой L’One, и что он несёт людям. А тут не понимаю до конца. Точно могу сказать: если L’One хотел кем-то казаться, то Леван Горозия — немного другая история. Я абсолютно искренен, мне нечего стесняться. Сейчас я более честен и на зажат в рамки образа. Люди говорят: "Вот, где песни, нам нужна мотивация". А я не уверен, что мотивация — это то, о чём я хочу писать.