"Мы уехали": истории людей, покинувших Россию

"Мы уехали" — новая серия материалов The Flow, посвященная историям людей, которые решили временно или нет покинуть Россию. В первом выпуске участвуют журналист СМИ-иноагента, участник группы Макулатура и предприниматель из Москвы.

Если вы тоже уехали и вам есть, о чем рассказать, пишите на почту [email protected] и оставляйте свои контакты. Мы с вами свяжемся.


Александр Горохов, журналист/художник, Ереван

Я абсолютно не помню, какие были эмоции [24 февраля], потому что все дни слились в один. Сначала были дела, связанные с закрытием рабочих обязательств, потом с обустройством на новом месте. Нужно было связаться с правозащитниками, чтобы помочь другим журналистам — кто уже приехал и кто только приезжает. Помню, 24-го написал, что это худший день в жизни. Так он и длится.

Ещё до войны я написал твит, который с точностью прогнозировал что и когда произойдет. Так что 24 февраля наступил момент, к которому я внутренне готовился. Было понимание, что придется уехать, потому что начнутся репрессии в отношении журналистов, медиа и людей, которые остаются, чтобы что-то делать. А если бы я остался, то покончил бы с журналистским статусом и начал делать протестные вещи — это привело бы к очевидному результату.

Я в журналистике с 2013 года, работал с Сергеем Смирновым (в России журналист признан иностранным агентом — прим. The Flow) в “Русской планете”. Там произошло мое первое столкновение по Украине — мы вели онлайны с Евромайдана, из Крыма и Донбасса, а потом в редакцию пришли люди и сказали, что мы больше не будем делать как делали и говорить, что думаем. Вся редакция уволилась. Смирнов позвал меня делать “Медиазону” (признано иноагентом в РФ — прим. The Flow). В 2020 году написал Ивану Колпакову, главному редактору “Медузы” (признано иноагентом в РФ — прим. The Flow), и предложил свои услуги корреспондента на протестах. Люблю работать в поле.

Я работал на протестах до последнего — и 24 и 25 февраля. Стало понятно, что на самом деле вышло довольно много людей, но в Москве не было картинки. Это очень сильно сбивало с толку. Протестующие никак не могли собраться вместе. Те люди, которые сейчас выходят — они безмерного мужества. Они показывают, что не 60 и 75 процентов согласны с действиями власти, как нам пытаются представить.

На своем веку я пережил немало концов российской журналистики: и громких увольнений, и зачисток редакций, и изменений редакционной политики в разных изданиях. А сейчас мы просто в состоянии апокалипсиса. И те, кто продолжают работать, — это тоже люди огромного мужества. Их бьют и задерживают, мешают работать, а они всё равно рассказывают о происходящем.

В 14 году мы не согласились работать в навязанных условиях — уже тогда было понимание, что власти будут продолжать давить до понятного исхода, хоть он и откладывался. Сейчас все решения о блокировках российских медиа датированы 24 февраля. Значит, власти планомерно готовились к введению цензуры.

Я уехал раньше, чем я думал и чем хотел. Взял билет на 28 февраля, когда еще было достаточно спокойно. В тот день стали появляться первые свидетельства, что людей задерживают на границе. Сам видел в аэропорту, как человека завели в специальную комнату. Я прошел погранконтроль быстрее остальных, но по сравнению с прошлыми поездками всё это длилось безмерно долго. И очень по-хамски себя вела женщина-пограничница.

Я держал близких в курсе. Все сделал очень быстро — приехал ночью домой, взял билет и утром сказал, что улетаю на следующий день. Успел заехать в бабушке и дедушке, потому что было неясно, когда мы встретимся в следующий раз и встретимся ли вообще. Моя семья не занимается политикой, только благотворительностью, но когда я сказал, что уезжаю, все сразу все поняли.

Перед тем как уехать, я заказал второй загранпаспорт и не успел его получить — не мог даже представить, что не успею. Я помню ту самую субботу, когда решил улетать — заказал наличные в отделении банка, а пока ехал, увидел новость про санкции против ЦБ. И никто не мог подумать, что западные страны пойдут на такие серьёзные меры. Хотя теперь об этом и говорить смешно — просто один из эпизодов в череде.

Сейчас у меня нет понимания, что будет дальше. Всё меняется каждый день. Никто не может предсказать, что будет через месяц, год или 10 лет.

Я приехал в Армению. Мы как-то шли с другом по улице, он захотел купить два яблока, а продавец сначала поговорил с ним полчаса, а потом подарил огромный пакет фруктов. Сейчас говорят про несимпатичное отношение к россиянам в Грузии, Польше и Чехии. Очень хотелось бы, чтобы люди поняли — Россия не равно Путин. Нас 145 миллионов, а он один. Надеюсь, людям хватит сил не поддаваться ненависти.

Вчера у меня закончились силы, хотелось плакать, я был в очень плохом состоянии. А сегодня стало получше. Что-то поделал. В 2016 году у меня нашли рак. Мой не лучший характер не дал придать этому значения — страха не было. Сейчас тоже нет больших страхов, потому что рано или поздно это закончится. В ту или иную сторону.

Но все же есть большое опасение. Помимо того, что у журналист, я ещё художник, занимаюсь инсталляциями, делаю картины, леплю. Опасаюсь, что эти события поставят крест на русской культуре и языке, которые я очень люблю. Для меня это страшно. Русская культура потрясающая и необыкновенная — а один человек взял и перечеркнул все усилия художников по её представлению за рубежом.

Думаю, что смогу вернуться в Россию только с вынесенным приговором или смертью этого человека.

Хочется надеяться, что у нас будет возможность для помощи и общения с теми, кто остался.



Константин Сперанский, участник группы Макулатура, Ереван

Решение и отъезд произошли мгновенно. Сначала была блокировка “Эхо Москвы”, потом угрозы ядерным оружием. И у меня не было сразу намерения валить из страны, но я понял, что многие будут это делать. Накануне смотрел стрим Олега Кашина — он там говорил, что если есть шанс уехать, делайте это сейчас. Но он так говорит на каждом стриме. И я подумал, что походу надо. Блокировка “Эхо” — это же вообще какой-то ******, этого не было с 1991 года и то длилось несколько дней.

Я ехал из Петербурга в Москву в сапсане, лихорадочно искал билеты в направлении Еревана, Тбилиси или Стамбул. Смысл этому дерьму пришлось придавать позднее, когда дело было сделано. Я для себя с самого начала решил, что не буду уезжать из России и останусь, а это станет моим свадебным путешествием с женой. Хотя мы планировали его на июнь.

Изначально хотел в Стамбул — это же центр русской эмиграции. Прикольно почувствовать себя Георгием Ивановым и всякими такими ребятами. Но на моих глазах билеты за 100 тысяч на двоих превратились в 250 тысяч. А в Ереван обошлись в 90. На решение, поиск и покупку ушли полчаса — а понимание пришло в следующие сутки.

Не было длящегося панического состояния, была вспышка. Я не отказался от желания вернуться в Россию. Не хочу драматизировать, но в целом готов ко всему, что там будет. 18-й день “спецоперации” — это больший ад, чем 2-й или 3-й.

У нас концерты Макулатуры почти весь апрель и не хотелось бы их отменять, хотя почему-то хорошим тоном считается отмена. Я не понимаю, чем это отличается от санкций. Людям нужна ведь музыка, поддержка и слово помощи. Почему отказывать им в этом? Есть и меркантильный интерес, конечно. Отчасти гуманитарная миссия, отчасти попытка не умереть с голоду. И еще у моей мамы день рождения в конце апреля.

24 февраля мы выпустили альбом. Я тоже не понимаю [почему артисты их переносят]. Единственное скверное, что может произойти — твой альбом не заметят. У нас есть слушатели, которые его ждали. В том числе из Украины.

Я возвращаюсь, скажем так, без обратного билета. Надеюсь, останусь в России. Мне трудно представить, что должно произойти внутри страны, из-за чего я захочу уехать. У нас с женой разные мотивации — она чувствует, будто у нее отняли страну. Если она не захочет вернуться обратно, то я прилечу к ней. А если никто из нас не сможет, то ответа у меня нет. Может, буду прорываться по болотам через репейник.

Женя Алехин (участник Макулатуры — прим. The Flow) вообще не рассматривает вариант отъезда, для него нет состояния остаться или уехать, он постоянно в состоянии странника. Нет особой разницы, где ему жить — в Египте, Стамбуле, Питере или Владивостоке.

В первый день нашего приезда продавец магазина расспрашивал, откуда мы приехали, а на фоне у него играла Дискотека Авария “Если хочешь остаться”. Он сочувственно спрашивал, что у нас происходит — мы ему рассказывали про хмурых людей, уткнувшихся в смартфоны. Жена как-то увидела на улице женщину, которая прижала к груди сумку и кричала: “Какой *****!”

В целом тут все очень дружелюбные. Я только один раз в магазине услышал, как какая-то армянка говорила продавщицам: “Чего вы ругаетесь? Без русских вы были бы никем”. Не знаю зачем.

У меня нет страхов за себя. Только какой-то ужас… Не шкурный и физический, когда тебя пинают в темной подворотне, а онтологический. Будто мы живем в апокалиптическое время, не до конца это осознали, но уже сделали полшага.

Я разговаривал с мамой, ей скоро 81 год. Она слушает радио, у нее нет телевизора. И она мне говорит: “Сынок, не переживай. Вот Рогозин сказал, что американцы будут на вениках летать в космос, раз они порвали с нами отношения”. Она и верит, и не верит в это. Это несущественная часть ее жизни, которая долгое время разворачивалась где-то за окном. Я помню, она только на Путина живо реагировала в 90-х. Ходила со мной на митинги, вызволяла из мусарни, когда меня задерживали — я “лимоновцем” был. Вернее, сочувствующим. Со мной читала газету “Советская Россия” — для нее это как “Хроники Нарнии” было. Зато она не падает духом.

Пример людей, которые остаются в России, очень вдохновляет. Я с гордостью читаю признания таких людей. Они вдохновляют даже тех, кто уехал и понимает, что не вернется. Наверное, это лучшие люди на этот момент.



Наталья (имя изменено по просьбе героини), предприниматель, Тбилиси

Мы еще около года назад хотели переехать в Грузию, а несколько месяцев назад решили там перезимовать. Такая предварительная эмиграция. Летом я продала в Москве бизнес.

У меня было известное в оппозиционных кругах заведение. Это не было главной причиной отъезда, хотя за пару лет работы были столкновения с полицией. Я постоянно дергалась, была усталость.

25 февраля у меня была свадьба.

К нам приехало 30 человек из России, а за день до свадьбы началась “спецоперация” и мы такие: “Какая, *****, свадьба?” Но решили не отменять. Первые дни эмоции еще были заглушены подготовкой, а потом я проплакала первую неделю. Сейчас ощущение, что никакой свадьбы не было или была несколько лет назад.

Мы собирались вернуться в Россию в апреле, купить квартиру в Москве. А вышло так, что многим русским пришлось уехать. И это бесконечное отчаяние от нужды находиться здесь. Хотя мой муж военнообязанный, поэтому хорошо, что он здесь. Ну и часть друзей осталась здесь. Родители вообще не рассматривают переезд.

Если я сейчас приеду в Россию, то точно не буду молчать, а значит сяду. Ну и просто хочется стереть русский паспорт, хотя я бесконечно люблю страну.

Моя семья разделена на две части. Мама рада, что я сейчас не в России — говорит нам оставаться. А отец и его семья наоборот говорят про загнивающий Запад, что мы пережили не один дефолт, а <стоп-слово> нет. Я не завожу с ними разговор об этом, чтобы не ссориться.
За 7 месяцев в Грузии у меня был только позитивный опыт. Все наши приятели-грузины понимают, что мы этого не выбирали. Единственный конфликт случился, когда отключили Mastercard. В Грузии не дали 3 дней, а только пару часов — и я очень долго стояла у банкомата, снимала средства, а на меня наорала женщина, что русские сейчас украдут все деньги. Ну и сейчас цены стали выше, а выбор жилья меньше. И карточки запретили выдавать русским — знакомые еще успели оформить ИП.

Я боюсь, что <текст удален> будут жить еще много лет.

Больше не существует никаких планов, все строится только на ощущениях. Думаю, что я просто однажды проснусь и пойму, что могу возвращаться.

Те, кто остаются в России, это очень смелые и сильные люди.