Тексты

Filastine: "Наше поколение решает вопрос, выживет ли человек как вид"

В Powerhouse в пятницу интересный фестиваль Islamic Beats, а на The Flow интервью с его хедлайнером

Интервью: Алиса Шнайдер

В эту пятницу в московском клубе Powerhouse пройдет микрофестиваль Islamic Beats — об экспериментальной европейской музыке, вдохновленной Востоком. Читайте интервью с одним из его участников, испанским музыкантом Filastine, и приходите оценить нерядовой музон.



— У тебя не очень русское имя. Ты иммигрантка?

— А я с Дальнего Востока.

— Это там, где Япония? Совсем другой мир, наверное.

— Напротив Японии, да. Я читала заметки про ваше выступление там, в Фукусиме, за несколько лет до аварии.


— Я выступал на акции протеста против ядерных станций, что на самом деле необычная история для меня. Меня волнуют многие политические вопросы, но ядерная проблематика — не одна из них. Это был единственный раз, когда я попал на такое мероприятие, и оказалось, что это рядом с Фукушимой. Это довольно странно в виду того, что случилось в итоге пару лет спустя.

— А как вы пришли в музыку, в особенности к такому сочетанию бейса и этнического звучания?


— У меня нет формального музыкального образования, я просто человеческое существо, которое хочет самовыражаться. Я занимаюсь музыкой, или лучше сказать звуком, всю свою жизнь. Я часто использую звук в качестве инструмента для своих публичных интервенций. Последние годы я все больше увлекаюсь графическим дизайном, видеоартом и развитием визуальной составляющей моего проекта. Так что можно, наверно, сказать, что я еще и медиа-художник, но больше, конечно, известен за свою музыку.

К бэйсу я пришел довольно логичным путем. Я жил в Америке, довольно естественно, что я вырос на хип-хопе, драм-н-бэйсе, всевозможных предвестниках бэйс музыки. Мое время настало примерно в 2000 году, когда я решил, что можно брать низкие частоты, тяжелые басы из хип-хопа и драм-н-бэйса и создавать новые ритмы, не присущие ни одному, ни другому. Я использую тяжелую бочку, хлесткий ведущий барабан, что сейчас в ходу в трэпе, и смешиваю это с музыкой, которую очень люблю — индийской, арабской, бразильской. Когда-то я просто оцифровал кассеты с любимыми марокканскими песнями, нарезал их на сэмплы и наложил на свои биты. Так появился Filastine — c желания играть музыку, которой еще не существовало.

Возвращаясь к тому, что ты говорила раньше, я не очень люблю понятия world music или этническая музыка. Мне бы хотелось смотреть вне рамок таких определений. Взять, например, русскую музыку. Для кого-то из Англии это тоже world music. Я смотрю на русскую музыку как на музыку, и если что-то в этом смыслю, я буду знать как она дифференцируется и как каждое ее направление называется. Для меня что-то является этническим, только если я толком не разбираюсь в этом.

— Я согласна, что сгребать кумбию и индийские раги в одну кучу и вешать на них обобщенный ярлык значит занимать снобскую позицию человека с Запада.

— Вначале я решил не придавать этому большое значение, но в конце концов мой лейбл называется Post World Industries. И очевидно, что в фокусе моей деятельности находится «этническая музыка», но идея одного вместилища для world music слишком мала и редукционна. Мы давно в состоянии преодолеть границы мира.

— В вашем творчестве пересекается столько различных влияний — ямайского, ближневосточного, азиатского происхождения. А вы часто играете на традиционных инструментах, свойственных этим культурам?


— Я везу инструменты почти отовсюду, где бываю — гонг из Кореи, барабаны из Западной Африки, табла из Индии, куда я ездил туда несколько раз учиться особой технике игры на табле. Вся моя комната заставлена инструментами. Я коллекционирую, потому что единственное, на чем я действительно умею играю — это перкуссия. Я пишу сам все перкуссионные и басовые партии, иногда я привлекаю других музыкантов, чтобы прописать мелодические партии. Иногда мне хочется услышать в своей музыке виолончель или флейту. Я начинаю думать, кто из флейтистов мне нравится, где он живет. Стараюсь спланировать свои перемещения по миру, чтобы познакомиться с музыкантом, которого я хочу привлечь для написания конкретного трека. Иногда я жду такую возможность по несколько лет.

— У вас была продолжительная коллаборация с Nova, прекрасной вокалисткой с острова Ява. Как это работает? Вы же находитесь в разных частях света.


— Nova — моя постоянная напарница, она стала частью Filastine. Мы часто ездим в туры вместе. Сейчас она живет в Индонезии. Это одна из тех историй, когда нужно действительно подождать счастливого случая. Нас познакомили друзья. Через год мне предложили тур по Австралии, мне удалось заехать в Индонезию по пути и остаться там на месяц. Так мы начали работать вместе. Она приезжает в Европу, я навещаю ее в Индонезии. Я как раз туда собираюсь сразу после того, как вернусь из России.


— На первый взгляд, в своих путешествиях вы коллекционируете не только инструменты, но и соавторов и новые навыки. Вы учились играть на табле? 

— Для меня путешествия — это создание глобального сообщества единомышленников, музыкальная школа и способ удерживать широкий взгляд на вещи одновременно. Я изучаю разные музыкальные практики, ритмы.

— У вас раньше был путевой дневник, повествующий о локальных нарративах и проблемах, выходящих за рамки артистических практик.


— Раньше я, конечно, больше писал. Сейчас социальные сети укорачивают продолжительность концентрации внимания. У меня могут уйти часы на то, чтобы получилась серьезная заметка со всеми моими наблюдениями и видео, и одна забавная картинка в фейсбуке привлечет больше внимания, чем это. Я не совсем уверен, на какого читателя можно рассчитывать в наши дни. Я продолжаю писать, но значительно меньше. У меня были заметки о России, кстати. Одна о 10 минутах, проведенных в московском аэропорту, и вторая о поездке по транссибирской магистрали.

— Каков спектр проблемных зон, на которые вы привлекаете внимание в своих заметках?


— Меня завораживает, как мы организуемся в города, как люди контактируют с природой и друг с другом, что такое искусственная окружающая среда и что такое естественная среда.

— А что вы подразумеваете под публичными аудио-интервенциями, о которых вы говорили ранее?


— Я устраиваю общегородские звуковые акции с использованием массы саундсистем и бумбоксов, которые контролируются с помощью радиосигналов. Они ловят мои многоканальные живые выступления, распределяющиеся между людьми с различными элементами гигантской переносной саунд-системы. Порядка 100 источников звука прикрепляются к велосипедам и контролируются 5 разными каналами пиратского радио в режиме реального времени. Участники могут выбрать, к какой станции подключиться. Представь себе огромное количество людей, находящихся в одном пространстве или перемещающихся по одной улице, на велосипедах или пешком, со своими колонками и мегафонами, и из каждого несется ⅕ большой музыкальной композиции. И если собирается достаточное количество участников, партии начинают дублироваться. Тогда, к примеру, 20 человек настраиваются на партию А, 30 человек — на партию B, еще 10 — на партию C и так далее. И когда все партии смешиваются, складывается полная задуманная мной композиция и в то же время искаженная из-за разного качества звукоизвлечения.


По такой же схеме в Берлине сейчас устраивают нелегальные опен-эйр рейвы. На площадках обычно нет большой саундсистемы, но каждый приезжает со своим радиоприемником и ловит на определенной волне выступления диджеев. Таким образом легально прикрыть мероприятие полиция не может.

— Вечеринки — это здорово, но тут идея в том, чтобы захватывать общественное пространство и менять обычную жизнь города — немножко взломать систему. Это такая форма городского активизма.

— А как ваше живое выступление в клубной обстановке выглядит?


— По-разному, иногда это только я, а бывает и пять человек на сцене. Я активно использую интерактивное видео, реагирующее на звук. Помимо электронного сетапа я играю на продуктовой тележке, дарбуке (такой старинный арабский барабан), бразильских перкуссионных инструментах. Я управляю звуком и видео одновременно. Я люблю делиться всеми аспектами того, чем я занимаюсь. Видео позволяет мне более точно выражаться по поводу социальных и политических проблем, которые волнуют меня. Есть музыканты, которые решают добавить политическое измерение своему творчеству. Я не из таких. Я хочу самовыражаться, комментировать то, что происходит в мире и активно формировать среду вокруг меня и мнения людей. Своей музыкой и видеоинсталляциями я просто пытаюсь добиться этих задач. Я пытаюсь выразиться любыми подручными мне средствами в убедительном и эмоционально трогательном ключе.

— А что именно вы пытаетесь передать?


— Я осторожно говорю о таких вещах. Если мои идеи закодированы в музыке и видео как в средствах невербальной коммуникации, не думаю, что стоит их артикулировать словами. Я хочу оставить зрителю этот опыт открытой интерпретации, возможность делать свои выводы. Вместо того, чтобы проговаривать, что я хочу сказать на своем концерте, мне хотелось бы, чтобы наблюдатель мог сам почувствовать и вынести что-то свое.

— Я читала, что ваши клипы номинировались на какие-то награды. Можете рассказать об этом?


— Мы получили приз Коммиссии ООН за "Colony Collapse". Это результат моей работы со втором режиссером из Индонезии. Его зовут Тулик.


— Ваш лейбл называется Post World Industries, вы называете треки "Colony Collapse". Несмотря на такие апокалиптические предзнаменования, как вы думате, мы живем в интересное время?


— Это завораживающее время. Ты и я принадлежим поколению Х, когда решится вопрос, выживет ли человек как вид. Наши жизни определяют существование человечества. То, как мы живем и потребляем, отразится на всем и навечно. Это не может быть неинтересным. По большому счету, мы не справляемся, но даже наш провал восхищает меня. Я наблюдаю смятение, разногласие между природой и человечеством, суровые испытания цивилизации, которые мы называем мегаполисами. Я понимаю краеугольную важность всего происходящего.

— Что вы думаете о новом тренде среди многих именитых электронных продюсеров, которые все чаще и чаще используют ближневосточное или североафриканское звучание? Или глобально — что вы думаете о попытках популяризировать положительные стороны арабской культуры в преимущественно исламофобском европейском обществе?


— Даже когда я только начал заниматься музыкой, Timbaland и Missy Elliot уже часто заимствовали индийские и арабские компоненты, ритмы и мелодии в своих треках. Такого рода завороженность наступила гораздо раньше Арабской весны и всех политических волнений. Можно сказать, что люди обнаруживают это восточное звучание сейчас, но на самом деле мы никогда его не забывали. Для меня разница очень тонкая, речь идет всего о нескольких нотах, которые я предпочитаю другим нотам. Западная музыка звучит так, как она звучит сейчас, только потому что несколько столетий назад церковь постановила, что микротоны, то есть ноты между нотами, — это от сатаны. Много ритма — тоже сатанизм. Западная музыка стала ритмически простой и тонально четкой. Фортепиано — прекрасный пример: все ноты идеальные, интервалы идеальные. Сравни это с удом, на котором можно играть четверть-тоны между нотами. Европейская музыка была такой же, пока христиане не решили, что все это дьявольщина. Поэтому сейчас слушать арабскую музыку, все равно что слушать дохристианскую европейскую музыку.

— Возможно, разница между временем Timbaland и Missy Elliot и тем, что происходит сейчас, заключается в том, что восточные элементы больше акцентируются. Это превратилось в явление, когда продвигаются не только отдельные аспекты, но и арабская музыкальная традиция в целом.


— Да, высказывание стало более явным. Мне сложно комментировать тенденции и тренды. Сложно найти кого-то, кому будет больше наплевать на тренды, чем мне. Я пишу музыку с определенной идеей и конкретными средствами выражения этой идеи уже 15 лет. Мода приходит и уходит, но я верен своему звучанию и стараюсь не поддаваться влиянию таких вещей.

— Сейчас эти тренды работают в мое преимущество. Я наконец-то могу поделиться своей любовью к восточной музыке с гораздо большей аудиторией.


— Мы можем провести параллели с дабстепом. Я занимался музыкой с подобным звучанием до того, как дабстеп оформился как жанр, и до сих пор играю что-то вроде дабстепа. Когда все заговорили о дабстепе, я был безумно рад. Наконец-то люди могут врубиться в то, что я делаю. У них появилось слово для определения, стало проще ориентироваться. Прежде было просто непонятно, как это назвать. Возможно, ты говоришь о том же. Некоторые музыканты сделали восточную музыку снова понятной для большой аудитории, мне стало проще играть. Иначе ты остаешься в таком андеграунде, что никто не будет обращать внимание на то, что ты делаешь.

— А вы бы предпочли, чтобы традиционная музыка оставалась в своей нише для узкого круга любителей? Или это нормально, что приходится идти на компромиссы, добавлять электронное звучание, чтобы сделать ее более доступной и узнаваемой? Часто бывает, что как только СМИ обращают внимание на оригинальных исполнителей, некоторые из них начинают заниматься более коммерческими историями. Мне это напоминает парадокс, с которым столкнулась Маргарет Мид, антрополог, которая занималась изучением ритуалов самоа. Проблема, с которой она столкнулась, заключалась в том, что само присутствие наблюдателя меняет механику отношений между объектами наблюдения, и поэтому любая регистрируемая реальность отличается от исконной.


— Мне кажется, это называется гипотезой Сепира-Уорфа. А нет, это лингвистическая теория. По-моему, там речь идет о том, что язык формирует мышление. Когда ты можешь понимать мир, если у тебя язык для определения вещей. Это, кстати, относится к тому, о чем мы говорили ранее. Когда появляются слова вроде "дабстеп", мы можем лучше понять сами эти явления. Что касается парадокса Маргарет Мид, это правда случается в музыкальной индустрии. Многие мои друзья-электронщики, которых я знаю многие годы, попадая в вихрь поп-культуры, получая больше прослушиваний, комментариев, концертов, начинают играть музыку попроще. Каждый новый альбом все более наполнен трюками поп-культуры. И по ходу они теряют то, что делало их оригинальными и особенными, но к тому времени они уже известны.

— А что тогда происходит с арабской сценой. Даже не сценой, а спектром артистов с незападным подходом к музыке?


— Я не думаю, что это когда-то коммерциализируется или взорвет весь мир. У меня совершенно нет никаких сомнений, что моя музыка завоюет вселенную массовой культуры. Я давно этим занимаюсь и понимаю, что мое творчество недоступно для поп-культуры. Оно не повинуется воле потребителя.



"Намечали артистам стрелы, типа напугать", убеждали подписать контракт не читая, не возвращают права на песни Тимы Белорусских и подсовывали Фейсу договор, пока он был пьяный — такие истории попали в интернет после того, как Моргенштерн объявил войну паблику Рифмы и Панчи и их лейблу
Обвинил паблик в нацизме и в том, что его лейбл "душит" музыкантов. Хочет добиться "правосудия"